Кто такой Озимандия и почему он «Царь Царей»?
В 1817 году английский поэт Перси Биши Шелли (муж Мэри Шелли, кстати) написал сонет «Озимандия». Он короткий, привожу целиком в переводе К.Д. Бальмонта:
ОЗИМАНДИЯ
Я встретил путника; он шёл из стран далёких
И мне сказал: Вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустёртых черт сквозит надменный пламень, —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времён, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мёртвая… И небеса над ней…
Вики утверждает, что Озимандий, Озимандия или Озимандис — древнегреческое имя египетского фараона Рамсеса II.
Вот примечание самого Константина Бальмонта: «В Египте действительно был найден обломок статуи царя Озимандии, и на нём сохранилась надпись, внушившая Шелли его гениальное стихотворение. Любопытно, что друг Шелли, поэт-дилетант, Хорэс Смит, тоже написал стихотворение Озимандия, или вернее, — как гласит его заглавие, в стиле того времени, — По поводу огромной гранитной ноги, которую нашли стоящею в пустынях Египта, с нижеприведенною надписью:
«Я Озимандия, я царь царей,
И этот город мощный есть свидетель
Чудес, соделанных рукой моей».
Нет города.
Затем автор говорит, что со временем какой-нибудь охотник будет так же дивиться на огромные обломки чего-то, там, где некогда был неведомый ему Лондон, и где он теперь охотится на волков». (отсюда)
Что сказать? Воистину, sic transit gloria mundi (так проходит слава мира)! Претензии на божественность, величие мировых правителей — кончаются прахом, и песок заносит разрушенные кумиры.
P.S. Меня тоже очень заинтересовал этот вопрос после просмотра фильма «Чужой. Завет». Там андроид Дэвид цитирует вышеприведённый сонет. «Последние две строки кажутся точным описанием планеты, куда после случайной аварии приземляется «Завет»: «Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мертвая… И небеса над ней…» Можно вспомнить и другого Озимандию, из комикса «Хранители», чью траекторию и философию почти досконально (и вряд ли случайно) повторяет один из центральных героев фильма, такой же убежденный ницшеанец» (отсюда).
thequestion.ru
Озимандия. История одного стихотворения — Записи Ледяной Руки
Сегодня выучил новое слово — Озимандия. Так древние греки называли величайшего правителя Древнего Египта — Рамзеса II. Это слово я впервые услышал в отрывке стиха, в компьютерной игре Civilization IV. Спустя годы я залез в Сеть, довольно долго копал и вычленил следующее:Автор №1: Перси Биши Шелли (Percy Bysshe Shelley) (1792-1822)
Название: Озимандия (Ozymandias) (1817)
I met a traveller from an antique land
Who said: Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them, on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown
And wrinkled lip, and sneer of cold command
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them and the heart that fed.
And on the pedestal these words appear:
«My name is Ozymandias, King of Kings:
Look on my works, ye Mighty, and despair!»
Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.
Перевод №1: Владимир Борисович Микушевич (1936 г.р.):
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног — разбитый лик, чей властный взгляд
Исполнен столь насмешливой гордыни,
Что можно восхититься мастерством,
Которое в таких сердцах читало,
Запечатлев живое в неживом.
И письмена взывают с пьедестала:
«Я Озимандия. Я царь царей.
Моей державе в мире места мало.
Все рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней».
Перевод №2: Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942):
Я встретил путника, он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что смогли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса над ней…
Перевод на итальянский язык Фердинандо Альбежани (Ferdinando Albeggiani):
Un viaggiatore ho incontrato, giunto da un paese antico,
mi disse: «Due immense gambe di pietra prive di tronco
si ergono nel deserto…Vicino ad esse sulla sabbia,
mezzo sepolto, giace un volto in frantumi, il cui cipiglio
e il corrugato labbro, e il ghigno di freddo comando,
rivelano che lo scultore assai bene colse quelle passioni
che ancora sopravvivono -impresse in quegli oggetti senza vita-
a quella mano che le raffigurò e all’anima che le nutrì.
E sopra il piedistallo stanno incise queste parole:
«Ozymandias è il mio nome, il Re dei Re:
guardate alle mie opere, o potenti, e disperate!»
Null’altro rimane. Attorno allo sfacelo
di quel rudere immenso, sconfinato e nudo,
si stende delle sabbie, solitario, il piano.
Шелли писал эти стихи в конкуренции со своим другом Горацием Смитом. Первым свой сонет опубликовал Шелли, через месяц в том же журнале, под тем же названием опубликовал свой сонет Смит. Итак…
Автор №2: Гораций Смит (Horace Smith) (1779–1849)
Название (при последовавших изданиях): «На изумительных гранитных ногах, стоящих у себя в пустынях Египта, надпись начертана внизу» («On A Stupendous Leg of Granite, Discovered Standing by Itself in the Deserts of Egypt, with the Inscription Inserted Below»).
In Egypt’s sandy silence, all alone,
Stands a gigantic Leg, which far off throws
The only shadow that the Desert knows:
«I am great OZYMANDIAS,» saith the stone,
«The King of Kings; this mighty City shows
«The wonders of my hand.» The City’s gone,
Nought but the Leg remaining to disclose
The site of this forgotten Babylon.
We wonder, and some Hunter may express
Wonder like ours, when thro’ the wilderness
Where London stood, holding the Wolf in chace,
He meets some fragments huge, and stops to guess
What powerful but unrecorded race
Once dwelt in that annihilated place.
Судя по всему, исследовать историю этого стихотворения можно и дальше. Однако за неимением времени оставляю эту миссию для потомков… 🙂
icehand.livejournal.com
Перси Биши ШЕЛЛИ. Озимандия — favorite_verses
Перевод с английского Константина БальмонтаЯ встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыня тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень –
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я – Озимандия, я – мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса над ней…
Западноевропейская лирика. – Л.: Лениздат, 1974. – С. 66.
Озимандия
Перевод с английского Валерия Брюсова
Мне путник встретился, из древних стран прибывший.
«В пустыне, – он сказал, – две каменных ноги
Стоят, а подле них обломок, сохранивший
Черты лица, лежит, зарывшийся в пески.
Чело и складка губ, изогнутых надменно,
Гласят, что их творец знал глубь страстей и дум
(Что пережили ряд столетий в груде тленной),
Ту руку двигавших, тот направлявших ум.
На пьедестале есть еще слова: «Склоняйтесь!
Се – Озимандия, кто назван Царь Царей.
Мои дела, цари, узрите – и отчайтесь!»
Нет больше ничего. Вокруг больших камней
Безбрежность, пустота, и тянутся далёко
Лишь ровные пески, куда ни глянет око.
Зарубежная поэзия в переводах Валерия Брюсова. – М.: Радуга, 1994. – С. 613.
Осимандиас
Перевод с английского Бориса Романова
Мне путник из далекой стороны
Рассказывал: «Затеряны в пустыне,
В песке обломки идола видны
С нахмуренным лицом былой святыни.
Усмешкой властной губы сведены –
Он пережил ваятеля, и ныне
На камне страсти запечатлены,
Застыв слепой гримасою гордыни.
Гласят слова на стертом пьедестале:
“Я – Осимандиас. Я – царь царей.
Дивись моим делам. Им все внимали”.
Нет ничего вокруг. Молчат века.
Все сметено, и неподвижны дали
В безбрежном равнодушии песка».
Строфы века-2: Антология мировой поэзии в русских переводах ХХ века. – М.: Полифакт, 1998. – С. 962. – (Итоги века).
favorite-verses.livejournal.com
Я встретил путника; он шел из стран далеких и мне сказал
ОЗИМАНДИЯ20
Я встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких,
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса над ней…
Перевод К. Бальмонта
СВОБОДА
Лучезарен губительной молнии блеск
В час, когда разразится на небе гроза,
Когда слышен морской оглушительный плеск,
И вулкана горят огневые глаза,
И, Зимы потрясая незыблемый трон,
На рожке заиграет Тифон21.
Вспышка молнии в туче одной задрожит —
Сотрясется земля — город в прахе лежит,
И десятки трепещут других городов;
И глубоко внизу, под разъятой землей.
Слышен рев, слышен яростный вой.
Но светлей твои взоры, чем молнии блеск,
По земле ты проходишь быстрей, чем гроза.
Заглушаешь ты моря неистовый плеск,
Пред тобою вулкан закрывает глаза,
Солнца лик пред тобой потускнел и поблек,
Как болотный ночной огонек.
Как зиждительный ливень могучей весны,
На незримых крылах ты над миром летишь,
От народа к пароду, в страну из страны,
От толпы городской в деревенскую тишь,
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня.
Перевод К. Бальмонта
Гимн интеллектуальной красоте
Незримого Начала тень, грозна,
Сквозь мир плывет, внушая трепет нам,
И нет препон изменчивым крылам —
Так ветра дрожь среди цветов видна;
Как свет, что льет на лес в отрогах гор луна,
Ее неверный взор проник
В любое сердце, в каждый лик,
Как сумрак и покой по вечерам,
Как тучки в звездной вышине,
Как память песни в тишине,
Как все, что в красоте своей
Таинственностью нам еще милей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Перевод В. Рогова
Ода западному ветру
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
IV
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
V
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
Перевод Б. Пастернака
Наслаждение
В день земного нарожденья
Родилося Наслажденье;
Из небесной легкой плоти,
Нежной музыкой в полете,
В кольцах белого тумана,
Из певучего дурмана,
Среди сосен, что шумели
У озерной колыбели,
Невесомо воспарило
Животворное ветрило.
Гармонической, сквозной,
Невесомой пеленой,
Лучезарна и чиста,
Обвилась вокруг мечта.
Перевод Р. Берёзкиной
Жаворонок
I
Здравствуй, дух веселый!
Взвившись в высоту,
На поля, на долы,
Где земля в цвету,
Изливай бездумно сердца полноту!
II
К солнцу с трелью звучной,
Искрой огневой!
С небом неразлучный,
Пьяный синевой,
С песней устремляйся и в полете пой!
III
Золотятся нивы,
В пламени восток.
Ты взлетел, счастливый,
От забот далек,
Радости надмирной маленький пророк.
IV
Сквозь туман пурпурный
К небесам родным!
В вышине лазурной,
Как звезда, незрим,
Ты поешь, восторгом полный неземным.
VII
Кто ты? С кем в природе
Родственен твой род?
Дождь твоих мелодий
Посрамил бы счет
Струй дождя, бегущих с облачных высот.
XII
Шорох трав и лепет
Светлого ручья,
Все, в чем свет и трепет,
Радость бытия,
Все вместить сумела песенка твоя.
XIII
Дух ты или птица?
Чей восторг людской
Может так излиться,
С нежностью такой
Славить хмель иль гимны петь любви самой?
XV
В чем исток счастливый
Песенки твоей?
В том, что видишь нивы,
Ширь долин, морей?
Что без боли любишь, без людских страстей?
XVI
Словно утро, ясный,
Светлый, как рассвет.
Скуке непричастный
Радости поэт,
Чуждый пресыщенья, чуждый бурь и бед.
XXI
Дай мне эту радость
Хоть на малый срок,
Дай мне блеск и сладость
Сумасшедших строк,
Чтоб, как ты поэта, мир пленить я мог.
Перевод В. Левика
Вопрос
I
Мне снился снег, засыпавший округу,
Кружащийся, как мысли, надо мной, —
Кружащим в мыслях тягостных. Но, вьюгуРазвеяв, с юга брызнуло весной,
Луга и лес взглянули друг на друга,
Омытые недавней белизной
Снегов, и ветвь склонилась над рекою,
Как я, не разбудив, над спящею тобою.
II
Мгновенно всю природу охватив,
Щедр на узоры, краски, ароматы,
Неистовствовал свежести порыв.
Весенний запах вереска и мяты
Был горьковат и ландыша — игрив,
Ковер травы пушился непримятый,
И тысячью бездонно-синих глаз
Фиалка феерически зажглась.
III
От вишен исходил такой дурман,
Как будто — выжимай вино в бутыли
Хоть нынче же — и сразу будешь пьян;
Волнующе прекрасны розы были,
Приветлив плющ, не пасмурен бурьян,
Мох мягок; ветки влажные скользили
Мне по лицу — и прелесть этой влаги
Перу не поддается и бумаге.
IV
По дивно изменившейся тропинке
Спустись к ручью, я астры увидал
На берегу, вдоль берега — кувшинки
(Их цвет был бело-розов, желт и ал),
На листьях плыли лилий сердцевинки,
И, утомленный блеском, отдыхал
Подолгу взгляд мой в камышах прибрежных —
Неярких, и доверчивых, и нежных.
V
И вот я опустился на колени
Над россыпью таинственных цветов
И начал рвать их — в буйности весенней,
В хаосе жизни, в прелести лугов
Под солнцем сна расцветшие растенья —
Пусть на мгновенья… Вот букет готов,
Но весь трепещет, рвется прочь из рук:
Он другу собран в дар. — А кто мне друг?
Перевод В. Топорова
Завтра
О, где ты, утро завтрашнего дня?
Седой старик и юноша влюбленный,
В душе и радость и печаль храня, —
Все ждут твоей улыбки благосклонной.
Но всякий раз, неотвратим, как тень,
Сегодняшний тебя встречает день.
Перевод Б. Гиленсона
ДОБРОЙ НОЧИ
Доброй ночи? Нет, не доброй ночи.
Не разлучаться. Вот тогда воочью,
Воистину к нам будет ночь добра.
Где ж доброта и счастье, если снова
Должны мы поцелуи оборвать?
И доброй ночи — нету злее слова —
Друг другу с болью в сердце пожелать?
Нет, я хочу с тобой всегда быть рядом
И так счастливо нашу жизнь прожить,
Чтоб доброй ночи нам, моя отрада,
Друг другу никогда не говорить.
Перевод К. Мартеса
ИЗМЕНЧИВОСТЬ
Мы облака, закрывшие лупу…
Мы светимся, и кружимся, и вьемся,
Но, поблистав минуту лишь одну,
Уйдем во мрак и больше не вернемся.
Мы лютни, позабытые давно…
Рассохшиеся и в неверном строе,
Мы отвечаем ветру то одно,
То миг спустя совсем уже другое.
Мы можем спать — и мучиться во сне,
Мы можем встать — и пустяком терзаться,
Мы можем тосковать наедине,
Махнуть на все рукою, развлекаться.
Всего проходит краткая пора,
И все возьмет таинственная чаща:
И лишь Изменчивость непреходяща.
Перевод К. Чемена
К…
Смотри в глаза мои, смотри и пей
Сокрытое в них тайное желанье,
Как отраженное в душе моей
Волшебной красоты твоей сиянье.
Не умолкай! Пусть отзвуком мечты
Звучит твой голос, в сердце отдаваясь
Любовными признаньями; но ты,
Как перед зеркалом принаряжаясь,
Лишь на себя глядишь, не отрываясь.
А я всю жизнь любуюсь лишь тобой
И редко устаю, но иногда
Из жалости ты ласкова со мной.
Перевод К. Чемена
ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
Ручеек сливается с рекой,
А река — с могучим океаном;
Ароматный ветерок весной
Неразлучен с ласковым дурманом;
Одиноким в мире быть грешно —
И, покорны высшему закону,
Существа сливаются в одно…
Что ж меж нами ставишь ты препону?
Видишь, к небу тянутся хребты,
А волна к волне спешит в объятья,
И друг к другу клонятся цветы,
Словно к сестрам любящие братья;
И луна целует гладь морскую,
Но скучны их ласки для меня,
Если губ твоих я не целую!
Перевод К. Бальмонта
ИЗМЕНЧИВОСТЬ
Цветок, смеющийся сейчас,
До вечера увянет;
И то, что нынче манит нас,—
Когда-нибудь обманет.
И разве радость на земле,
Мечта о счастье и тепле,
Не дразнит молнией во мгле?
Измена зарится из тьмы,
И блекнет совершенство!
И гордой мукой платим мы
За жалкое блаженство!
Оно уходит, как фантом,
А мы по-прежнему живем
И о минувшем слезы льем.
Покуда на небе светло
И приближенье ночи
Еще ничем не отвлекло
Сияющие очи,
Покуда слышен запах роз
И не настало время слёз,—
Ищи забвенья в царстве грёз.
Перевод К. Чемена
Музыка
Божественной музыки жаждет душа,
Как жаждут цветы, изнывая от зноя;
Пролейся же ливнем, бурля и спеша,
Серебряных звуков вино молодое!
Впиваю я дождь, чтоб цветы расцвели.
О, дайте устами коснуться струи,—
Струи, наделенной целительным свойством,—
Пока не отпустят объятья змеи,
Сжимающей сердце мое беспокойством
На каждом шагу, и тогда я смогу
Ослабить тесненье в груди и в мозгу.
Как запах фиалки, увядшей в лесу,
Когда ослепительный полдень однажды
Из крохотной чашечки выпил росу
И мгла не могла утолить ее жажды,—
Но долгое время порыв ветерка
Хранит еще запах сухого цветка;
Как тот, кто из кубка Волшебницы пьет
Бормочущий, брызжущий пеной напиток,
Как пьют в темноте поцелуи; как тот,
Кто сладостных сил ощущает избыток.
Перевод К. Чемена
Джон Китс (1795-1821)
СОНЕТ
Чему смеялся я сейчас во сне?
Ни знаменьем небес, ни адской речью
Никто в тиши не отозвался мне.
Тогда спросил я сердце человечье:
Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, —
Чему смеялся я? В ответ — ни звука.
Тьма, тьма кругом. И бесконечна мука.
Молчат и бог, и ад. И ты молчишь.
Чему смеялся я? Познал ли ночью
Своей короткой жизни благодать?
Но я давно готов ее отдать.
Пусть яркий флаг изорван будет в клочья.
Сильны любовь и слава смертных дней.
И красота сильна. Но смерть сильней.
Перевод С. Маршака
СОНЕТ К МОРЮ
Шепча про вечность, спит оно у шхер,
И вдруг, расколыхавшись, входит в гроты,
И топит их без жалости и счета,
И что-то шепчет, выйдя из пещер.
А то, бывает, тише не в пример,
Оберегает ракушки дремоту
На берегу, куда её с излету
Последний шквал занёс во весь карьер.
Сюда, трудом ослабившие зренье!
Обширность моря даст глазам покой.
И вы, о жертвы жизни городской,
Оглохшие от мелкой дребедени,
Задумайтесь под мерный шум морской,
Пока сирен не различите пенья!
Перевод Б. Пастернака
Французский романтизм.
Марселина Деборд-Вальмор
(1786-1859)
ЭЛЕГИЯ
Сестра, все кончено! Он больше не вернется!
Чего ещё я жду? Жизнь гаснет. Меркнет свет.
Да, меркнет свет. Конец. Прости! И пусть прольется
Слеза из глаз твоих. В моих — слезинки нет.
Ты плачешь? Ты дрожишь? Как ты сейчас прикрась
И в прошлые года, в расцвете юных дней,
Когда сияла ты своей улыбкой ясной,
Ты не казалась мне дороже и родней!
Но — тише, вслушайся… Он здесь! То — не виденье!
Его дыхание я чувствую щекой!
И он зовет меня! О, дай в твои колени
Горящий спрятать лоб, утешь и успокой!
Послушай. Под вечер я здесь, одна, с тоскою
Внимать в тиши далеким голосам.
Вдруг словно чья-то тень возникла предо мною…
Сестра, то был он сам!
Он грустен был и тих. И — странно — голос милый,
Который был всегда так нежен и глубок,
Звучал на этот раз с такою дивной силой,
Как будто говорил не человек, а бог…
Он долго говорил… А из меня по капле
Сочилась жизнь… Так кровь из вскрытых вен течет…
От боли, нежности и жалости иссякли
В душе слова, и страх сковал меня, как лед.
Он жаловался — мне! Вокруг все замолчало,
И птицы замерли, его впивая речь;
Природа, кажется, сама ему внимала,
Ручей — и тот затих, забыв журчать и течь…
Что говорил он? Ах, упреки и рыданья…
Я слышу их еще сейчас…
Но сколько в этот миг в нем было обаянья,
Какой струился свет из милых влажных глаз!
Он спрашивал, за что внезапно впал в немилость!
Увы, над женщиной любви безмерна власть:
Он был со мной и я забыла, что сердилась,
Вернулся он — и вновь обида улеглась.
Но он винил меня! Ах, это так знакомо!
Я тщилась объяснить… Но он махнул рукой
И произнес слова страшней удара грома:
— Мы не увидимся с тобой!
А я, окаменев, как статуя, сначала,
Не вскрикнув, не обняв, дала ему уйти;
И в воздухе пустом чуть слышно прозвучало
Ненужное ему последнее: «Прости!»
Перевод И. Шафаренко
ВОСПОМИНАНИЕ
Когда, измученный, он начинал сначала,
Но снова гасла речь в вечерней тишине,
Когда смятение в глазах его пылало,
Ответной мукою сжимая сердце мне,
Когда как тайну тайн, в заветнейших глубинах,
Уже хранила ты, душа моя,
Малейшие приметы черт любимых,—
Он не любил. Любила я.
Перевод Л. Боровиковой
ВЕЧЕРНИЕ КОЛОКОЛА
Когда колокола, взлетая над долиной,
На землю медленно опустят вечер длинный,
Когда ты одинок, пусть мысли в тишине
Летят ко мне! Летят ко мне!
В тот час колокола из синевы высокой
Заговорят с твоей душою одинокой,
И полетят слова по воздуху, звеня:
Люби меня! Люби меня!
И если ты в душе грустишь с колоколами,
Пусть время, горестно текущее меж нами,
Напомнит, что лишь ты средь суеты земной
Всегда со мной! Всегда со мной!
И сердца благовест с колоколами рядом
Нам встречу возвестит наперекор преградам.
Польется песнь небес из выси голубой
Для нас с тобой! Для нас с тобой!
Перевод И. Кузнецовой
БЕЗРАЗЛИЧИЕ
Нет имени иным недугам, но они
Жизнь превращают в ночь, уничтожая дни;
Ни жалоб, ни речей уста не изрекают,
И слезы по щекам ручьями не стекают.
Откуда знаем мы на тонущих судах,
В каких таился гром карающих звездах?
Да и не все ль равно? Несчастие повсюду,
Прошедшее темно, и мерзко верить чуду.
Тогда в самих себе опоры лишены,
Тогда не любят нас и мы не влюблены,
Тогда впиваемся полуугасшим взглядом
В неверный счастья мир, что и далек, и рядом,
И создан для таких, как мы,— но не для нас —
И видим: луч дрожит, уходит… и погас.
Перевод А. Шараповой
МОЯ КОМНАТА
Moй приют высокий:
В небо два окна.
Гость мой одинокий —
Грустная луна.
Не бегу к воротам,
Чуть заслыша звон.
Безразлично, кто там:
Знаю, что не он.
Шить в уединенье
Сяду, не спеша;
Гнева нет и тени,
Но в слезах душа.
В небе ночью ясной
Вижу путь планет,
А порой ненастной —
Молний грозный свет.
Вот стоит без дела,
Пуст и недвижим,
Стул, где я сидела
В то мгновенье с ним,
Бант на стуле сбился —
Памятка моя.
Вот и стул смирился,
Как смирилась я.
Перевод И. Кузнецовой
РОЗЫ СААДИ
Сегодня поутру тебе я роз нарвала;
Но я так много их в мой пояс увязала,
Что тесные узлы их не могли стянуть.
Порвался пояс мой. Развеявшись в просторе,
По ветру легкому цветы умчались в море.
Вода их увлекла в невозвратимый путь;
Огнисто-алыми от них казались волны.
Их медом до сих пор мои одежды полны…
Дышать их памятью приди ко мне на грудь.
Перевод М. Лозинского
ИДИТЕ С МИРОМ
Идите с миром, боль моя,
Довольно вы меня томили,
Пленяли и с ума сводили…
Идите, друг мой, боль моя,
Вас больше не увижу я!
Но имя ваше без труда
При мне заменит вас в разлуке:
Его пылающие звуки
Меня удержат без труда
В плену заочном навсегда.
Ах, я, не ведая того,
Свершила, верно, преступленье;
Быть может, вас мне в искупленье
Избрало в судьи божество,
А вы не ведали того?
Я помню и огонь, и смех,
Мечты и музыку вначале,
Потом пришла пора печали,
Бессонница взамен утех…
Прощайте, музыка и смех!
Пусть поведет вас вдаль скорей
Веселой ласточкой шумливой
Поэзия любви счастливой:
Чтоб к ней идти, с души моей
Снимите руку поскорей.
Перевод И. Кузнецовой
Владимир Корман22
Марселина
Догадайся, в чём причина,
отчего и до сих пор
нас пленяет Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
Сквозь века и карантины,
плещет речь и блещет взор
заграничной Марселины,
госпожи Деборд-Вальмор.
«Прочь седины и морщины,
прочь из сердца пошлый вздор» –
говорит нам Марселина,
госпожа Деборд Вальмор.
И на сердце тают льдины,
если в долгий разговор
с ним вступает Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
И кричит её кручина,
и звучит её укор.
Век не смолкнет Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
«Не люби лишь в половину.
Страстность в чувстве– не позор» –
завещала Марселина,
госпожа Деборд-Вальмор.
Альфред де Виньи (1797-1863)
СМЕРТЬ ВОЛКА
Под огненной луной крутились вихрем тучи,
Как дым пожарища. Пред нами бор дремучий
По краю неба встал зубчатою стеной.
Храня молчание, мы по траве лесной,
По мелколесью шли в клубящемся тумане,
И вдруг под ельником, на небольшой поляне,
Когда в разрывы туч пробился лунный свет,
Увидели в песке когтей могучих след.
Мы замерли, и слух и зренье напрягая,
Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.
Кусты, равнина, бор молчали в мертвом сне.
Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,
Когда ночной зефир бродил под облаками
И башни задевал воздушными шагами,
II даже старый дуб в тени нависших скал,
Казалось, оперся на локоть и дремал.
Ни шороха. Тогда руководящий нами
Старейший из ловцов нагнулся над следами,
Почти припав к земле. И этот человек,
Не знавший промаха во весь свой долгий век,
Сказал, что узнает знакомую повадку:
По глубине следов, их форме и порядку
Признал он двух волков и двух больших волчат,
Прошедших только что, быть может, час назад.
Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,
Мы вынули ножи и, раздвигая ели,
Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на нас
Глядели в темноте огни горящих глаз.
Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,
Играя, прыгали два легких силуэта,
Как пес, когда визжит и вертится волчком
Вокруг хозяина, вернувшегося в дом.
Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,
И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,
Так ясно говорил, что их пугает мрак,
Где скрылся человек, непримиримый враг.
Отец стоял, а мать сидела в отдаленье,
Как та, чью память Рим почтил в благоговенье
И чьи сосцы в лесной хранительной сени
Питали Ромула и Рема в оны дни.
Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Уперся он в песок. Он поводил ноздрями
И словно размышлял; бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело,—
Разжаться он не дал своим стальным тискам,
Покуда мертвый враг не пал к его ногам.
Тогда он, кинув пса, обвел нас мутным оком.
По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,
И, пригвожден к земле безжалостным клинком,
Язык его висел, покрыт багровой пеной,
И, судорогой вдруг пронизанный мгновенной,
Не думая о том, за что и кем сражен,
Упал, закрыв глаза, и молча умер он.
Я на ружье поник, охваченный волненьем.
Погоню продолжать казалось преступленьем.
Сначала медлила вдали его семья,
И будь они вдвоем — в том клятву дал бы я,—
Великолепная и мрачная подруга
В беде не бросила б отважного супруга,
Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,
Чтоб выучить сынов таиться, голодать,
И враждовать с людьми, и презирать породу
Четвероногих слуг, продавших нам свободу,
Чтобы для нас травить за пищу и за кров
Былых владетелей утесов и лесов.
И скорбно думал я: «О царь всего земного,
О гордый человек,—увы, какое слово
И как ты, жалкий, сам его сумел попрать!
Учись у хищников прекрасных умирать!
Увидев и познав убожество земное,
Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.
Да, я постиг тебя, мой хищный, дикий брат.
Как много рассказал мне твой последний взгляд!
Он говорил: Усвой в дороге одинокой
Веленья мудрости суровой и глубокой
И тот стоический и гордый строй души,
С которым я рожден и жил в лесной глуши.
Лишь трус и молится и хнычет безрассудно.
Исполнись мужества, когда боренье трудно,
Желанья затаив в сердечной глубине,
И, молча отстрадав, умри, подобно мне».
Перевод В. Левика
Альфред де Мюссе (1810-1857)
refdb.ru
Я встретил путника; он шёл из стран далёких
Я встретил путника; он шёл из стран далёких И мне сказал: Вдали, где вечность сторожит Пустыни тишину, среди песков глубоких Обломок статуи распавшейся лежит. Из полустёртых черт сквозит надменный пламень, — Желанье заставлять весь мир себе служить; Ваятель опытный вложил в бездушный камень Те страсти, что могли столетья пережить. И сохранил слова обломок изваянья: «Я — Озимандия, я — мощный царь царей! Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времён, всех стран и всех морей!» Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мёртвая… И небеса над ней… Железо для кого-то явилось спасением, орудием труда или орудием убийства, оружием. Первая часть имени Владимир вал или вла – спасение, защита. Далее идет детерминатив “де” со значением бог, богатый, благородных кровей, дворянин. И mer – больший, то де мир – наибольший из богов. Владимир соответствует эпитету царь царей. В арабском языке аҡбар – больше, больший. В башкирском языке аҡ (ағ) – свет, светлый, белый; бар – есть, сущее, все, весь. И аҡ бар – светлое настоящее, светлое сущее. Или аҡ бар – весь белый. Wall – стена, барьер; mere — межевать, ограничивать, граница. По сути двойная преграда. Титул соответствует шумерскому энси (патеси). Термин выписывается с помощью составной идеограммы па-те-си и, видимо, означает «вождя (па) разграничивающего (си) храмовый участок (те)», жрец, заведует культовой частью. В отличие от него лугаль (большой человек) избирался на военное время командующим. Но в последующем лугали узурпировали власть, подвинув энси. И объявили себя “царем царей”, т.е. и жрец и главнокомандующий. Термин лугаль соответствует русскому “полевой командир”. И соответствие корней слов луг и поле выглядит как калькирование. В русской версии сокращенное имя от Владимира Вова как раз может указывать на это. Альтернация в>б выдает боб и далее оглушение согласных б>п дало поп. Часть имени Владимир мир – тишина, время без войны — может быть связано со словом смерть через значение “смирный”, тихий (умирать). Тогда Владимир – власть смерти или дважды смерть. И символ смерти четыре косы (литовки), скрепленные черенками, в виде свастики. В шумерском языке бад – укрепление, крепость. Отсюда и название Бад Тибиру – крепость металлургов. Титул падишах означает царь крепости, города. Соответствует батше в башкирском языке. Но сам этноним башҡорт также соответствует титулу царь города: баш – глава, ҡорт (court) – двор. Варианты транскрипции карт, gard, grad, кәртә и царай, сарай – дворец. И напомним: cot (kɑːt) — детская кроватка, хижина, загон, хлев. И кут у тюркских народов – дух, защитник. Шумеры использовали детерминатив дингир со значением бог, божество, фонетика которого соответствует тенгизу, чингизу и далее Чингисхану. Это еще один из самых растиражированных мифических персонажей. Запишем имя полностью: Чингисхан Тэмуджин (Темучин, Темужчин, Тэмужин). Дословно бог Железа, если исходить из того, что темучин от слов тимер и чин: железо делать. Просматривается след русского языка, т.е. сочиняли историю Чингисхана не монголы. Даже предку имя дали Бортэ чино, но почему бы сразу «создатель ульев» не назвать? С произношением Тэмуджин через G получим тэ Мугин или де Мугин — бог покровитель. Происходило наслоение титулов: дингир — хан — дэ. Судя по имени, кто действительно имел дело с железом, это Субедей, был сыном кузнеца Чжарчиудай, Йарсыһудай — раскалывающий небо, громовержец. Субет (д) в переводе беседа, рассказчик, парламентер, советник, а также рыцарь. Суб с пратюркского вода, течение. Отсюда и название Месопотамии — Субарту, где арты — находящийся за объектом, т.е Субарту буквально «за рекой», «заречье». Точно также Урарту — за горой, холмом. Титул чингис изначально тынгыс (тынһыҙ) — бездыханный, не имеющий дыхания, nar, улгән, труп. Рожденные от трупа герои это Нардуган, др.егип. Гор (сын Осириса), мудрец и волшебник кельтских мифов Мерлин (Марддин), Иисус и др. Также с потусторонним миром, с духами связан герой башкирского эпоса Шульган (ш Улгән). Т.е. Шугльган соответствует Чингисхану, тогда Сакмару — Джучи, вариант транскрипции Юши (иса, посланник). Джучи или Юши, сын духа, умершего шУльгана или бездыханного (тынһыҙ) Чингисхана является посланником с того света. И он советует, как себя вести на этом свете, чтобы не быть ущемленным на том. Следует напомнить, что Иисуса называют спасителем (см. елисей, железо). И Джучи пророчил своему сыну Берке быть в исламе, быть мусульманином. Но какой отец пожелает сыну такое, будучи сам не муслимом? Присутствует явная нестыковке, что говорит о том, что сочиняли «биографию» Джучи в спешке. Желающие могут найти на карте, какой регион занимал улус Джучи. И Джучи считался неродным сыном Чингисхана, точно повторяя сюжет из эпоса Урал батыр, где из четверых сыновей, воспитанных им, один являлся сыном шУльгана — Сакмар. И если Шульган, Чингис соответствуют Нардугану, то их символом является свастика, все те же четыре косы в связке. Князь Владимир внук Ольги и Игоря, сын света или святого (Святослава). Имя Ольга — һельга означает из мира мертвых. Һель (др.-сканд. Hel) — в германо-скандинавской повелительница мира мёртвых (Хельхейма). В англ.яз. hall — ад. Игорь в оригинале Ингвар (Иңвар), дословно потомок варов или вара, что имеет непосредственное отношение к варягам. Само слово варяг соответствует термину wallah (хозяин) и Аллаһ: var > all — все, каждый, т.е. в обоих мирах властелин. Но это не скандинавский вэринджер, к которому возводят термин варяг. Варяги: вар (var) – все, каждый; як – сторона, край; яҡлау – защита, щит, заступничество. Т.е. “каждый защищен” – варяг. Приписывание божеского происхождения своему роду, варяг — сын божий. На этом фоне Владимир и Иисус имеют одни корни. Все это говорит о том, что князь Владимир персонаж не более чем мифический, как и Чингисхан. Во всем этом скрыт ислам. История переписана с подачи церковных служителей. И в заключение: 12 сыновей, 12 великанов, великие боги, имевшие силу избавлять от бед и опасностей, называемые кабиры. Ҡәбер — гробница, могила (башк.яз.), соответствует значению укрытие, пещера. Отсюда и старое башкирское название пещеры Шульган таш — Капау, в русской транскрипции Капова. Но есть и другое значение Ҡапау: ҡапаҡ — врата. Сравните с с названием пещера Кабул — шах. Но альтернация б>м дает каб > кам, те пещера является местом камлания, общения с духами и местом жертвоприношения. Тюркское кам в монгольских языках имеет вид хан. Путешественник Марко Поло название города Ханбалык записал по старому Cаmbuluc, подчеркивая тождество кам и хан. В пещере 12 камов, 12 жрецов, 12 шаманов. Или их было 13, но один сбежал и стал обучать камланию, чтению священных текстов, простой народ, что привело к краху. Присутствует калькирование ҡәбер и могилы: ҡәбер — кам ере, маг иле — страна магов. И далее колдунов, чародеев, кудесников и кудеев: башкирское племя куҙәй (көҙөй) — жрецы. Вероятно, они же исчезнувшие чудь. https://zen.yandex.ru/media/id/5b43adc1d0e2c200a8a22882/chingishan-eto-mif-rojdennyi-cerkoviu—5b62a6ff7a0e5200a93159e3?from=editorok.ru
Страница:Шелли. Полное собрание сочинений. том 1. 1903.djvu/67 — Викитека
Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Перейти к навигации Перейти к поискуОЗИМАНДІЯ.
Сонетъ.
Я встрѣтилъ путника; онъ шелъ изъ странъ далекихъ
И мнѣ сказалъ: Вдали, гдѣ вѣчность сторожитъ
Пустыни тишину, среди песковъ глубокихъ
Обломокъ статуи распавшейся лежитъ.
5 Изъ полустертыхъ чертъ сквозитъ надменный пламень,—
Желанье заставлять весь міръ себѣ служить;
Ваятель опытный вложилъ въ бездушный камень
Тѣ страсти, что могли столѣтья пережить.
И сохранилъ слова обломокъ изваянья:
10 «Я—Озимандія, я—мощный царь царей!
«Взгляните на мои великія дѣянья,
«Владыки всѣхъ временъ, всѣхъ странъ и всѣхъ морей!»
Кругомъ нѣтъ ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мертвая… И небеса надъ ней…
Тот же текст в современной орфографии
ОЗИМАНДИЯ
Сонет
Я встретил путника; он шёл из стран далёких
И мне сказал: Вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
5 Из полустёртых черт сквозит надменный пламень, —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
10 «Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времён, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мёртвая… И небеса над ней…
ru.wikisource.org
Разговор в электричке — Петр Савченко
На платформе стоял седобородый дедок и разговаривал с молодым человеком. В руке у старика была деревянная трость с причудливой резной ручкой. Видимо, только что промчался владикавказский: речь шла о Чечне.– Дело в том, что нефть залегает там очень неглубоко, хоть ведрами черпай, – рассуждал дедушка в ожидании электрички.
Я узнал в нем писателя, поэта и переводчика Владимира Микушевича, но, стесняясь подойти и поздороваться, занял позицию, среднюю между подслушиванием и подглядыванием. Некоторые слова долетали до меня хорошо, другие пропадали.
– Но почему же Путин отмалчивался все три дня Беслана? – допытывался молодой человек у Владимира Борисовича.
– А что он мог сказать? – повернулся к нему тот. – Да и информирован он был плохо. Вот если бы…
Нить разговора опять ушла от меня: по рельсам громыхал состав. Наконец Марат (так звали студента) усадил профессора в вагон электрички и зашагал по платформе. Я запрыгнул в другую дверь. Перед тем как сесть, Владимир Борисович прошелся между рядами сидениий – туда – сюда – будто выбирая себе компанию, – и сел в начале вагона. “Борисович? – вспоминал между тем я. – Кажется, точно Борисович…”
Спустя остановку-другую в вагон зашли тётеньки. В руках у тётенек были книги по оккультизму, Атлантиде и паранормальным явлениям. Микушевич заинтересовался, взял книжку в руки, полистал… Я вспомнил, что один из его курсов для студентов ИЖЛТ назывался «История тайных учений». Поговорив с тётенькой об авторе этих книг, он отпустил её. «Но, может, вы приобре…» – заикнулась было она. «Я в курсе», – признался тот, и разговор закончился.
После тётенек и книжек соседи Владимира Борисовича оживились, и, глядя на бороду и трость, стали задавать живому писателю вопросы.
– Так чем же отличаются государственные и коммерческие вузы? – спросил мужичок, сидящий напротив, когда разговор зашел об институте, где преподает Микушевич.
– В государственных, – отвечал тот, – ты всё равно платишь. Ну а тут… А тут – просто платишь. Такая вот разница. А преподаватели-то те же. Провели занятия там – бегут сюда…
Мне захотелось задать Владимиру Борисовичу вопрос, который долго не давал мне покоя.
– Скажите, а вот… я слышал, кто-то упоминал… Пастернак переводил «Озимандию» Шелли?
– «Озимандию» переводили Бальмонт, Брюсов и я.
– А Левик?
– И Левик, да.
После этого Микушевич перечислил всё, что перевёл из Шелли Пастернак. Мы поговорили о двухтомнике переводов Бодлера, и я пожалел, что не успел купить быстро разошедшуюся книжку его переводов сонетов Шекспира (вызвавшую споры). Он посоветовал зайти в книжную лавку Литинститута на Тверской. Эх, если б она не закрывалась по выходным так рано!..
Потом профессор сказал, какие курсы он читает сейчас в Институте журналистики и литературного творчества (среди них – мастер-класс «Искусство перевода»), и мне опять захотелось посетить его лекции, переполненные до краев самыми немыслимыми и разнообразными фактами, которые только и может постичь отчаянный ум влюбленного в литературу человека.
Ozymandias
Percy Bysshe Shelly
(1792-1822), 1818 (1817?).
I met a traveller from an antique land
Who said: Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert… Near them on the sand,
Half sunk, a shattered visage lies, whose frown
And wrinkled lip, and sneer of cold command
Tell that its sculptor will those passions read
Which yet survive, stamped on these lifeless things,
The hand that mocked them, and the heart that fed.
And on the pedestal these words appear:
«I am Ozimandias, King of Kings.
Look on my works ye Mighty, and despair.»
Nothing besides remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare,
The lone and level sands stretch far away.
Озимандия (подстрочник)
Я встретил путника из античной земли,
Который сказал: «Две обширные и без туловища ноги из камня
Стоят в пустыне. Возле них, на песке,
Наполовину утонувший, разбитый лик лежит, чья хмурость,
И сморщенные губы и глумление холодного приказа
Говорят, что их скульптор хорошо те страсти прочел,
Которые до сих пор дошли, отпечатанные на этих безжизненных вещах.
Вот рука, что передразнивала их (страсти), и сердце, что питало;
И на пьедестале эти слова являются:
«Мое имя — Озимандия, царь царей:
Смотрите на мои дела, вы, владыки, и отчайтесь!»
Ничто подле осталось. Вокруг гниения
Той колоссальной развалины — безграничные и голые,
Одинокие и ровные пески тянутся вдаль прочь.
1817
Озимандия. Перевод Владимира Микушевича
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног — разбитый лик, чей властный взгляд
Исполнен столь насмешливой гордыни,
Что можно восхититься мастерством,
Которое в таких сердцах читало,
Запечатлев живое в неживом.
И письмена взывают с пьедестала:
“Я Озимандия. Я царь царей.
Моей державе в мире места мало.”
Все рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней.
Озимандия. Перевод Константина Бальмонта
Я встретил путника: он шёл из стран далёких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустёртых черт сквозит надменный пламень —
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времён, всех стран и всех морей!»
Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…
Пустыня мёртвая… И небеса над ней…
Озимандиа. Перевод Вильгельма Левика
Мне странник рассказал: в полуденной пустыне,
Я видел – две ноги громадные стоят,
И не найти ни рук, ни туловища ныне.
В песке – кусок лица. Жестокий, властный взгляд.
Свидетельствует рот о дьявольской гордыне.
Так, жар чужой резцом похитив смело,
Живое в неживом художник воссоздал.
По прахом стал колосс, распались дух и тело,
Лишь надпись сохранил надменный пьедестал:
«Я – Озимандиа, я царь земных царей.
Бессильна мощь земных владык пред волею моей.»
И что ж! Кругом следы гигантского крушенья,
Бесплодный, выжженный простор нагих степей,
И стелется песок без жизни, без движенья.
Озимандиас. Перевод В. Николаева
http://syntagma.nm.ru/litclub/pub/n9.htm
Я встретил путника; он из краев старинных
Шел и поведал мне: — Две каменных ноги,
Огромные, стоят среди песков пустынных,
И лик разбитый в эти погружен пески.
Суровое чело и возле губ морщины
Нам ясно говорят, что в духа тайники
Проник ваятель; взор надменный глаз орлиных
Доселе жив стараньем мастерской руки.
И выбиты слова на мощном пьедестале:
«Я – Озимандиас. Отчайтесь, исполины!
Взгляните на мой труд, владыки всей Земли!»
И рядом – ничего. Вкруг места, где лежали
Столетьями той статуи руины,
Бескрайние пески теряются вдали.
Озимандиас. Перевод Виктории Клебановой
http://zhurnal.lib.ru/k/klebanowa_w_l/ozym.shtml
Я встретил путника из древних стран
И молвил он: Две каменных ноги бестелого колосса
Стоят в пустыне…. Подле них разбитая гора:
В песок полуушедший лик, чья грозная гримаса
И губ кривых усмешка вещают, что тиран
Изваян был в порыве тех страстей,
Что разрушают время на безжизненных камнях.
Они ваяющей руки теперь живей.
Надтреснуты слова на пьедестале:
«Я Озимандиас, великий царь, и на костях
Я победил отчаяния бремя…
И рядом — ничего. Песка пустынный плен,
И одинокое безжалостное время
Да царственных останков тлен.
Из истории
Шелли написал свое стихотворение в 1818, когда имя Рамзеса II, фараона Египта (19 династия, Новое царство, 13 век до н.э.) еще не было в ходу (положение изменится в 1829, когда Шампольон, посетивший руины возле нынешнего Луксора, сможет идентифицировать иероглифы на стенах). Озимандией назвал Рамзеса грек Диодор Сицилийский (1 век до н.э.), прочитав так тронное имя фараона, выбитое на локте колосса. Высота неразрушенной статуи достигала 18 метров. Правивший Египтом 67 лет и дошедший (предположительно) до Иерусалима Рамзес II (Великий) распорядился о начале строительства своего погребального комплекса уже в год своего восшествия на престол. Храм не был первой постройкой на этом месте: впоследствии археологи обнаружили под ним остатки еще более древних сооружений, относимых к Среднему царству.
Что же подтолкнуло Шелли к написанию стихотворения? В 1818 году инженер Джованни Бельцони, изобретатель гидравлической машины, а впоследствии археолог и антиквар, привез в Лондон 7-тонную гранитную голову Рамзеса II, названную «The Younger Memnon» и пополнившую коллекцию Британского музея. Встречался ли поэт с участниками того похода? Чьи впечатления отразил в стихотворении? Будем ждать выхода давно аннонсированной в серии ЖЗЛ биографии Перси Биши Шелли пера Андре Моруа…
Current Mood: моей державе в мире места мало
Current Music: девушки фабричные с парнями встречаются…
Tags: дневник
users.livejournal.com
