Соприкосновение разных цивилизаций в пределах византийской империи: ВИЗАНТИЯ • Большая российская энциклопедия

Самые важные факты о Византии • Arzamas

7 вещей, которые необходимо понимать об истории Византии современному человеку: почему страны Византия не существовало, что византийцы думали о себе, на каком языке писали, за что их невзлюбили на Западе и на чем их история все-таки закончилась

Подготовили Аркадий Авдохин, Варвара Жаркая, Лев Луховицкий, Алена Чепель

Архангел Михаил и Мануил II Палеолог. XV век © Palazzo Ducale, Urbino, Italy / Bridgeman Images / Fotodom

1. Страны под названием Византия никогда не существовало

Если бы византийцы VI, X или XIV века услышали от нас, что они — византийцы, а их страна называется Византия, подавляющее большинство из них нас бы просто не поняли. А те, кто все же понял, решили бы, что мы хотим к ним подольститься, называя их жителями столицы, да еще и на устаревшем языке, который используют только ученые, старающиеся сделать свою речь как можно более изысканной.

Часть консульского диптиха Юстиниана. Константинополь, 521 год Диптихи вручались консулам в честь их вступления в должность. © The Metropolitan Museum of Art

Страны, которую ее жители назы­вали бы Византия, никогда не было; слово «византийцы» никогда не было самоназванием жителей какого бы то ни было государства. Слово «визан­тийцы» иногда использовалось для обозначения жителей Константино­поля — по названию древнего города Византий (Βυζάντιον), который в 330 го­ду был заново основан императором Константином под именем Константинополь. Назывались они так только в текстах, написанных на условном литературном языке, стилизованном под древнегреческий, на котором уже давно никто не гово­рил. Других византийцев никто не знал, да и эти существовали лишь в текстах, доступных узкому кругу образованной элиты, писавшей на этом архаизированном греческом языке и понимавшей его.

Самоназванием Восточной Римской империи начиная с III–IV веков (и после захвата Константинополя турками в 1453 году) было несколько устойчивых и всем понятных оборотов и слов:

государство ромеев, или римлян, (βασιλεία τῶν Ρωμαίων [basileia ton romaion]), Романи́я (Ρωμανία), Ромаи́да (Ρωμαΐς [Romais]).

Сами жители называли себя ромеями — римлянами (Ρωμαίοι [romaioi]), ими правил римский император — василевс (Βασιλεύς τῶν Ρωμαίων [basileus ton romaion]), а их столицей был Новый Рим (Νέα Ρώμη [Nea Rome]) — именно так обычно назывался основанный Константином город.

Подробнее про контекст:

 

Таймлайн византийской истории — в 22 пунктах

Шпаргалка с важнейшими датами и короткими пояснениями об истории и культуре

 

Пять лекций об истории Византии

Подробный последовательный рассказ — в приложении «Радио Arzamas»

Откуда же взялось слово «Византия» и вместе с ним представление о Визан­тийской империи как о государстве, возникшем после падения Римской империи на территории ее восточных провинций? Дело в том, что в XV веке вместе с государственностью Восточно-Римская империя (так Византию часто называют в современных исторических сочинениях, и это гораздо ближе к самосознанию самих византийцев), по сути, лишилась и голоса, слышимого за ее пределами: восточноримская традиция самоописания оказалась изолированной в пределах грекоязычных земель, принадлежавших Османской империи; важным теперь было только то, что о Византии думали и писали западноевропейские ученые.

Иероним Вольф. Гравюра Доминикуса Кустоса. 1580 год © Herzog Anton Ulrich-Museum Braunschweig

В западноевропейской традиции госу­дарство Византия было фактически создано Иеро­нимом Вольфом, немецким гуманистом и историком, в 1577 году издавшим «Корпус византийской истории» — небольшую антологию сочинений историков Восточной империи с латинским переводом. Именно с «Корпуса» понятие «византийский» вошло в западноевропейский научный оборот.

Сочинение Вольфа легло в основу другого собрания византийских историков, тоже называвшегося «Корпусом византийской истории», но гораздо более масштабного — он был издан в 37 томах при содействии короля Франции Людовика XIV. Наконец, венецианское переиздание второго «Корпуса» использовал английский историк XVIII века Эдуард Гиббон, когда писал свою «Историю падения и упадка Римской империи» — пожалуй, ни одна книга не оказала такого огромного и одновременно разрушительного влияния на создание и популяризацию современного образа Византии.

Ромеи с их исторической и культурной традицией были, таким образом, лишены не только своего голоса, но и права на самоназвание и самосознание.

2. Византийцы не знали, что они не римляне

Осень. Коптское панно. IV век © Whitworth Art Gallery, The University of Manchester, UK / Bridgeman Images / Fotodom

Для византийцев, которые сами называли себя ромеями-римлянами, история великой империи никогда не кончалась. Сама эта мысль показалась бы им абсурдной. Ромул и Рем, Нума, Август Октавиан, Константин I, Юстиниан, Фока, Михаил Великий Комнин — все они одинаковым образом с незапамятных времен стояли во главе римского народа.

До падения Константинополя (и даже после него) византийцы считали себя жителями Римской империи. Социальные институты, законы, государственность — все это сохранялось в Византии со времен первых римских императоров. Принятие христианства почти не повлияло на юридическое, экономическое и административное устройство Римской империи. Если истоки христианской церкви византийцы видели в Ветхом Завете, то начало собственной политической истории относили, как и древние римляне, к троянцу Энею — герою основополагающей для римской идентичности поэмы Вергилия.

Общественный порядок Римской империи и чувство принадлежности к великой римской patria сочетались в византийском мире с греческой наукой и письменной культурой: византийцы считали классическую древнегреческую литературу своей. Например, в XI веке монах и ученый Михаил Пселл всерьез рассуждает в одном трактате о том, кто пишет стихи лучше — афинский трагик Еврипид или византийский поэт VII века Георгий Писида, автор панегирика об аваро-славянской осаде Константинополя в 626 году и богословской поэмы «Шестоднев» о божественном сотворении мира. В этой поэме, переведенной впоследствии на славянский язык, Георгий парафразирует античных авторов Платона, Плутарха, Овидия и Плиния Старшего.

В то же время на уровне идеологии византийская культура часто противопоставляла себя классической античности. Христианские апологеты заметили, что вся греческая древность — поэзия, театр, спорт, скульптура — пронизана религиозными культами языческих божеств. Эллинские ценности (материальная и физическая красота, стремление к удовольствию, челове­ческие слава и почести, военные и атлетические победы, эротизм, рацио­нальное философское мышление) осуждались как недостойные христиан. Василий Великий в знаменитой беседе «К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями» видит главную опасность для христианской молодежи в привлекательном образе жизни, который предлагается читателю в эллинских сочинениях. Он советует отбирать в них для себя только истории, полезные в нравственном отношении. Парадокс в том, что Василий, как и многие другие Отцы Церкви, сам получил прекрасное эллинское образование и писал свои сочинения классическим литературным стилем, пользуясь приемами античного риторического искусства и языком, который к его времени уже вышел из употребления и звучал как архаичный.

На практике идеологическая несовместимость с эллинством не мешала византийцам бережно относиться к античному культурному наследию. Древние тексты не уничтожались, а копировались, при этом переписчики старались соблюдать точность, разве что могли в редких случаях выкинуть слишком откровенный эротический пассаж. Эллинская литература продолжала быть основой школьной программы в Византии. Образованный человек должен был читать и знать эпос Гомера, трагедии Еврипида, речи Демос­фена и использовать эллинский культурный код в собственных сочинениях, например называть арабов персами, а Русь — Гипербореей. Многие элементы античной культуры в Византии сохранились, правда изменившись до неузнаваемости и обретя новое религиозное содержание: например, риторика стала гомилетикой (наукой о церковной проповеди), философия — богословием, а античный любовный роман повлиял на агиографические жанры.

3. Византия родилась, когда Античность приняла христианство

Когда начинается Византия? Наверное, тогда, когда кончается история Римской империи — так мы привыкли думать. По большей части эта мысль кажется нам естественной благодаря огромному влиянию монументальной «Истории упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона.

Написанная в XVIII веке, эта книга до сих пор подсказывает как историкам, так и неспециалистам взгляд на период с III по VII век (который теперь все чаще называется поздней Античностью) как на время упадка былого величия Римской империи под воздействием двух основных факторов — нашествий германских племен и постоянно растущей социальной роли христианства, которое в IV веке стало доминирующей религией. Византия, существующая в массовом сознании прежде всего как христианская империя, рисуется в этой перспективе как естественный наследник того культурного упадка, который произошел в поздней Античности из-за массовой христианизации: средо­точием религиозного фанатизма и мракобесия, растянувшимся на целое тысячелетие застоем.

1 / 2

Амулет, защищающий от сглаза. Византия, V–VI века

На одной стороне изображен глаз, на который направлены стрелы и нападают лев, змея, скорпион и аист.

© The Walters Art Museum

2 / 2

Амулет из гематита. Византийский Египет, VI–VII века

Надписи определяют его как «женщина, которая страдала кровотечением» (Лк. 8:43–48). Считалось, что гематит помогает остановить кровотечение, и из него были очень популярны амулеты, связанные с женским здоровьем и менструальным циклом.

© The Metropolitan Museum of Art

Таким образом, если смотреть на историю глазами Гиббона, поздняя Античность оборачивается трагическим и необратимым концом Античности. Но была ли она лишь временем разрушения прекрасной древности? Историческая наука уже более полувека уверена, что это не так.

В особенности упрощенным оказывается представление о якобы роковой роли христианизации в разрушении культуры Римской империи. Культура поздней Античности в реальности вряд ли была построена на противопоставлении «языческого» (римского) и «христианского» (византийского). То, как была устроена позднеантичная культура для ее создателей и пользователей, отличалось куда большей сложностью: христианам той эпохи показался бы странным сам вопрос о конфликте римского и религиозного. В IV веке римские христиане запросто могли поместить изображения языческих божеств, выполненных в античном стиле, на предметы обихода: например, на одном ларце, подаренном новобрачным, обнаженная Венера соседствует с благочестивым призывом «Секунд и Проекта, живите во Христе».

На территории будущей Византии происходило столь же беспроблемное для современников сплавление языческого и христианского в художественных приемах: в VI веке образы Христа и святых выполнялись в технике тради­ционного египетского погребального портрета, наиболее известный тип которого — так называемый фаюмский портрет  Фаюмский портрет — разновидность погребальных портретов, распространенных в эллинизированном Египте в Ι–III веках н. э. Изображение наносилось горячими красками на разогретый восковой слой.. Христианская визуальность в поздней Античности вовсе не обязательно стремилась противопоставить себя языческой, римской традиции: очень часто она нарочито (а может быть, наоборот, естественно и непринужденно) придерживалась ее. Такой же сплав языческого и христианского виден и в литературе поздней Античности. Поэт Аратор в VI веке декламирует в римском соборе гекзаметрическую поэму о деяниях апостолов, написанную в стилистических традициях Вергилия. В христианизированном Египте середины V века (к этому времени здесь около полутора веков существуют разные формы монашества) поэт Нонн из города Панополь (современный Акмим) пишет переложение (парафразу) Евангелия от Иоанна языком Гомера, сохраняя не только метр и стиль, но и сознательно заимствуя целые словесные формулы и образные пласты из его эпоса  Евангелие от Иоанна, 1:1-6 (синодальный перевод):
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн.

Нонн из Панополя. Парафраза Евангелия от Иоанна, песнь 1 (пер. Ю. А. Голубец, Д. А. Поспелова, А. В. Маркова):
Логос, Божие Чадо, Свет, рожденный от Света,
Неотделим от Отца Он на беспредельном престоле!
Боже небеснородный, Логос, ведь Ты праначально
Воссиял совокупно с Предвечным, Зиждителем мира,
О, Древнейший вселенной! Все чрез Него совершилось,
Что бездыханно и в духе! Вне Речи, деющей много,
Явлено ль, что пребывает? И в Нем существует извечно
Жизнь, что всему соприсуща, свет краткосущего люда… <…>
Во пчелопитающей чаще
Странник нагорный явился, насельник склонов пустынных,
Он — глашатай крещенья краеугольного, имя —
Божий муж, Иоанн, вожатый..

1 / 4

Портрет молодой девушки. II век© Google Cultural Institute

2 / 4

Погребальный портрет мужчины. III век© Google Cultural Institute

3 / 4

Христос Пантократор. Икона из монастыря Святой Екатерины. Синай, середина VI векаWikimedia Commons

4 / 4

Святой Петр. Икона из монастыря Святой Екатерины. Синай, VII век© campus.belmont.edu

Динамичные изменения, происходившие в разных пластах культуры Римской империи в поздней Античности, трудно напрямую связать с христианизацией, раз уж христиане того времени сами были такими охотниками до классических форм и в изобразительных искусствах, и в литературе (как и во многих других сферах жизни). Будущая Византия рождалась в эпоху, в которой взаимосвязи между религией, художественным языком, его аудиторией, а также социоло­гией исторических сдвигов были сложными и непрямыми. Они несли в себе потенциал той сложности и многоплановости, которая развертывалась позднее на протяжении веков византийской истории.

4. В Византии говорили на одном языке, а писали на другом

Языковая картина Византии парадоксальна. Империя, не просто претендо­вавшая на правопреемство по отношению к Римской и унаследовавшая ее институты, но и с точки зрения своей политической идеологии бывшая Римской империей, никогда не говорила на латыни. На ней разговаривали в западных провинциях и на Балканах, до VI века она оставалась официальным языком юриспруденции (последним законодательным сводом на латыни стал Кодекс Юстиниана, обнародованный в 529 году, — после него законы издавали уже на греческом), она обогатила греческий множеством заимствований (прежде всего в военной и административной сферах), ранневизантийский Константинополь привлекал карьерными возможностями латинских грамматиков. Но все же латынь не была настоящим языком даже ранней Византии. Пускай латиноязычные поэты Корипп и Присциан жили в Констан­тинополе, мы не встретим этих имен на страницах учебника истории визан­тийской литературы.

Мы не можем сказать, в какой именно момент римский император становится византийским: провести четкую границу не позволяет формальное тождество институтов. В поисках ответа на этот вопрос необходимо обращаться к нефор­мализуемым культурным различиям. Римская империя отличается от Визан­тийской тем, что в последней оказываются слиты римские институты, гре­ческая культура и христианство и осуществляется этот синтез на основе греческого языка. Поэтому одним из критериев, на которые мы могли бы опереться, становится язык: византийскому императору, в отличие от его римского коллеги, проще изъясняться на греческом, чем на латыни.

Но что такое этот греческий? Альтернатива, которую предлагают нам полки книжных магазинов и программы филологических факультетов, обманчива: мы можем найти в них либо древне-, либо новогреческий язык. Иной точки отсчета не предусмотрено. Из-за этого мы вынуждены исходить из того, что греческий язык Византии — это либо искаженный древнегреческий (почти диалоги Платона, но уже не совсем), либо протоновогреческий (почти перего­воры Ципраса с МВФ, но еще не вполне). История 24 столетий непрерывного развития языка спрямляется и упрощается: это либо неизбежный закат и деградация древнегреческого (так думали западноевропейские филологи-классики до утверждения византинистики как самостоятельной научной дисциплины), либо неминуемое прорастание новогреческого (так считали греческие ученые времен формирования греческой нации в XIX веке).

Действительно, византийский греческий трудноуловим. Его развитие нельзя рассматривать как череду поступательных, последовательных изменений, поскольку на каждый шаг вперед в языковом развитии приходился и шаг назад. Виной тому — отношение к языку самих византийцев. Социально престижной была языковая норма Гомера и классиков аттической прозы. Писать хорошо значило писать историю неотличимо от Ксенофонта или Фукидида (последний историк, решившийся ввести в свой текст староаттические элементы, казав­шиеся архаичными уже в классическую эпоху, — это свидетель падения Константинополя Лаоник Халкокондил), а эпос — неотличимо от Гомера. От образованных византийцев на протяжении всей истории империи требо­валось в буквальном смысле говорить на одном (изменившемся), а писать на другом (застывшем в классической неизменности) языке. Раздвоенность языкового сознания — важнейшая черта византийской культуры.

1 / 2

Остракон с фрагментом «Илиады» на коптском языке. Византийский Египет, 580–640 годы

Остраконы — черепки глиняных сосудов — использовали для записи библейских стихов, юридических документов, счетов, школьных заданий и молитв, когда папирус был недоступен или слишком дорог.

© The Metropolitan Museum of Art

2 / 2

Остракон с тропарем Богородице на коптском языке. Византийский Египет, 580–640 годы© The Metropolitan Museum of Art

Усугубляло ситуацию и то, что еще со времен классической древности за определенными жанрами были закреплены определенные диалектные особенности: эпические поэмы писали на языке Гомера, а медицинские трактаты составляли на ионийском диалекте в подражание Гиппократу. Сходную картину мы видим и в Византии. В древнегреческом языке гласные делились на долгие и краткие, и их упорядоченное чередование составляло основу древнегреческих стихотворных метров. В эллинистическую эпоху противопоставление гласных по долготе ушло из греческого языка, но тем не менее и через тысячу лет героические поэмы и эпитафии писались так, как будто фонетическая система осталась неизменной со времен Гомера. Различия пронизывали и другие языковые уровни: нужно было строить фразу, как Гомер, подбирать слова, как у Гомера, и склонять и спрягать их в соответствии с парадигмой, отмершей в живой речи тысячелетия назад.

Однако писать с античной живостью и простотой удавалось не всем; нередко в попытке достичь аттического идеала византийские авторы теряли чувство меры, стремясь писать правильнее своих кумиров. Так, мы знаем, что датель­ный падеж, существовавший в древнегреческом, в новогреческом почти полностью исчез. Логично было бы предположить, что с каждым веком в литературе он будет встречаться все реже и реже, пока постепенно не исчезнет вовсе. Однако недавние исследования показали, что в византий­ской высокой словесности дательный падеж используется куда чаще, чем в литературе классической древности. Но именно это увеличение частоты и говорит о расшатывании нормы! Навязчивость в использовании той или иной формы скажет о вашем неумении ее правильно применять не меньше, чем ее полное отсутствие в вашей речи.

В то же время живая языковая стихия брала свое. О том, как менялся разговорный язык, мы узнаем благодаря ошибкам переписчиков рукописей, нелитературным надписям и так называемой народноязычной литературе. Термин «народноязычный» неслучаен: он гораздо лучше описывает интересующее нас явление, чем более привычный «народный», поскольку нередко элементы простой городской разговорной речи использовались в памятниках, созданных в кругах константинопольской элиты. Настоящей литературной модой это стало в XII веке, когда одни и те же авторы могли работать в нескольких регистрах, сегодня предлагая читателю изысканную прозу, почти неотличимую от аттической, а завтра — едва ли не площадные стишки.

Диглоссия, или двуязычие, породила и еще один типично византийский феномен — метафразирование, то есть переложение, пересказ пополам с переводом, изложение содержания источника новыми словами с понижением или повышением стилистического регистра. Причем сдвиг мог идти как по линии усложнения (вычурный синтаксис, изысканные фигуры речи, античные аллюзии и цитаты), так и по линии упрощения языка. Ни одно произведение не считалось неприкосновенным, даже язык священных текстов в Византии не имел статуса сакрального: Евангелие можно было переписать в ином стилистическом ключе (как, например, сделал уже упоминавшийся Нонн Панополитанский) — и это не обрушивало анафемы на голову автора. Нужно было дождаться 1901 года, когда перевод Евангелий на разговорный новогреческий (по сути, та же метафраза) вывел противников и защитников языкового обновления на улицы и привел к десяткам жертв. В этом смысле возмущенные толпы, защищавшие «язык предков» и требовавшие расправы над переводчиком Александросом Паллисом, были куда дальше от визан­тийской культуры не только чем им бы хотелось, но и чем сам Паллис.

5. В Византии были иконоборцы — и это страшная загадка Иконоборцы Иоанн Грамматик и епископ Антоний Силейский. Хлудовская псалтырь. Византия, ориентировочно 850 годМиниатюра к псалму 68, стих 2: «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом». Действия иконоборцев, замазывающих известью икону Христа, сопоставляются с распятием на Голгофе. Воин справа подносит Христу губку с уксусом. У подножия горы — Иоанн Грамматик и епископ Антоний Силейский. © rijksmuseumamsterdam.blogspot.ru

Иконоборчество — самый известный для широкой аудитории и самый зага­дочный даже для специалистов период истории Византии. О глубине следа, который он оставил в культурной памяти Европы, говорит возможность, к примеру, в английском языке использовать слово iconoclast («иконоборец») вне исторического контекста, во вневременном значении «бунтарь, ниспровергатель устоев».

Событийная канва такова. К рубежу VII и VIII веков теория поклонения религиозным изображениям безнадежно отставала от практики. Арабские завоевания середины VII века привели империю к глубокому культурному кризису, а тот, в свою очередь, породил рост апокалиптических настроений, умножение суеверий и всплеск неупорядоченных форм иконопочитания, подчас неотличимых от магических практик. Согласно сборникам чудес святых, выпитый воск из растопленной печати с ликом святого Артемия исцелял от грыжи, а святые Косма и Дамиан излечили страждущую, повелев ей выпить, смешав с водой, штукатурку с фрески с их изображением.

Такое почитание икон, не получившее философского и богословского обоснования, вызывало отторжение у части клириков, видевших в нем признаки язычества. Император Лев III Исавр (717–741), оказавшись в сложной политической ситуации, использовал это недовольство для создания новой консолидирующей идеологии. Первые иконоборческие шаги относятся к 726–730 годам, но как богословское обоснование иконоборческого догмата, так и полноценные репрессии в отношении инакомыслящих пришлись на время правления самого одиозного византийского императора — Константина V Копронима (Гноеименитого) (741–775).

Претендовавший на статус вселенского, иконоборческий собор 754 года перевел спор на новый уровень: отныне речь шла не о борьбе с суевериями и исполнении ветхозаветного запрета «Не сотвори себе кумира», а об ипостаси Христа. Может ли Он считаться изобразимым, если Его божественная природа «неописуема»? «Христологическая дилемма» была такова: иконопочитатели повинны либо в том, что запечатлевают на иконах только плоть Христа без Его божества (несторианство), либо в том, что ограничивают божество Христа через описание Его изображаемой плоти (монофизитство).

Однако уже в 787 году императрица Ирина провела в Никее новый собор, участники которого сформулировали в качестве ответа на догмат иконо­борчества догмат иконопочитания, тем самым предложив полноценное богословское основание для ранее не упорядоченных практик. Интеллек­туальным прорывом стало, во-первых, разделение «служебного» и «отно­сительного» поклонения: первое может воздаваться только Богу, в то время как при втором «честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу» (слова Василия Великого, ставшие настоящим девизом иконопочитателей). Во‑вторых, была предложена теория омонимии, то есть единоименности, снимавшая проблему портретного сходства изображения и изображаемого: икона Христа признавалась таковой не благодаря сходству черт, а благодаря написанию имени — акту называния.

Патриарх Никифор. Миниатюра из Псалтыри Феодора Кесарийского. 1066 год © British Library Board. All Rights Reserved / Bridgeman Images / Fotodom

В 815 году император Лев V Армянин вновь обратился к иконоборческой политике, рассчитывая таким образом выстроить линию преемственности по отношению к Константину V, самому успешному и самому любимому в войсках правителю за последний век. На так называемое второе иконо­борчество приходится как новый виток репрессий, так и новый взлет богословской мысли. Завершается иконоборческая эра в 843 году, когда иконоборчество окончательно осуждается как ересь. Но его призрак пресле­довал византийцев вплоть до 1453 года: на протяжении веков участники любых церковных споров, используя самую изощренную риторику, уличали друг друга в скрытом иконоборчестве, и это обвинение было серьезней обвинения в любой другой ереси.

Казалось бы, все достаточно просто и понятно. Но как только мы пытаемся как-то уточнить эту общую схему, наши построения оказываются весьма зыбкими.

Основная сложность — состояние источников. Тексты, благодаря которым мы знаем о первом иконоборчестве, написаны значительно позже, причем иконопочитателями. В 40-е годы IX века была осуществлена полноценная программа по написанию истории иконоборчества с иконопочитательских позиций. В результате история спора была полностью искажена: сочинения иконоборцев доступны только в тенденциозных выборках, а текстологический анализ показывает, что произведения иконопочитателей, казалось бы создан­ные для опровержения учения Константина V, не могли быть написаны раньше самого конца VIII века. Задачей авторов-иконопочитателей было вывернуть описанную нами историю наизнанку, создать иллюзию традиции: показать, что почитание икон (причем не стихийное, а осмысленное!) присутствовало в церкви с апостольских времен, а иконоборчество — всего лишь нововведение (слово καινοτομία — «нововведение» на греческом — самое ненавистное слово для любого византийца), причем сознательно антихристианское. Иконоборцы представали не борцами за очищение христианства от язычества, а «христиа­нообвинителями» — это слово стало обозначать именно и исключительно иконоборцев. Сторонами в иконоборческом споре оказывались не христиане, по-разному интерпретирующие одно и то же учение, а христиане и некая враждебная им внешняя сила.

Арсенал полемических приемов, которые использовались в этих текстах для очернения противника, был очень велик. Создавались легенды о ненависти иконоборцев к образованию, например о сожжении Львом III в действи­тель­ности никогда не существовавшего университета в Константинополе, а Константину V приписывали участие в языческих обрядах и человеческих жертвоприношениях, ненависть к Богородице и сомнения в божественной природе Христа. Если подобные мифы кажутся простыми и были давно развенчаны, то другие остаются в центре научных дискуссий по сей день. Например, лишь совсем недавно удалось установить, что жестокая расправа, учиненная над прославленным в лике мучеников Стефаном Новым в 766 году, связана не столько с его бескомпромиссной иконопочитательской позицией, как заявляет житие, сколько с его близостью к заговору политических противников Константина V. Не прекращаются споры и о ключевых вопросах: какова роль исламского влияния в генезисе иконоборчества? каким было истинное отношение иконоборцев к культу святых и их мощам?

Даже язык, которым мы говорим об иконоборчестве, — это язык победителей. Слово «иконоборец» не самоназвание, а оскорбительный полемический ярлык, который изобрели и внедрили их оппоненты. Ни один «иконоборец» никогда не согласился бы с таким именем, просто потому что греческое слово εἰκών имеет гораздо больше значений, чем русское «икона». Это любой образ, в том числе нематериальный, а значит, назвать кого-то иконоборцем — это заявить, что он борется и с идеей Бога-Сына как образа Бога-Отца, и человека как образа Бога, и событий Ветхого Завета как прообразов событий Нового и т. п. Тем более что сами иконоборцы утверждали, что они-то защищают истинный образ Христа — евхаристические дары, меж тем как то, что их противники зовут образом, на самом деле таковым не является, а есть всего лишь изображение.

Победи в итоге их учение, именно оно бы сейчас называлось православным, а учение их противников мы бы презрительно называли иконопоклонством и говорили бы не об иконоборческом, а об иконопоклонническом периоде в Византии. Впрочем, сложись это так, иной была бы вся дальнейшая история и визуальная эстетика Восточного христианства.

6. На Западе никогда не любили Византию

Хотя торговля, религиозные и дипломатические контакты между Византией и государствами Западной Европы продолжались на протяжении всего Средневековья, трудно говорить о настоящем сотрудничестве или взаимо­понимании между ними. В конце V века Западная Римская империя рассы­палась на варварские государства и традиция «римскости» прервалась на Западе, но сохранилась на Востоке. Уже через несколько веков новые западные династии Германии захотели восстановить преемственность своей власти с Римской империей и для этого заключали династические браки с византийскими принцессами. Двор Карла Великого соревновался с Византией — это видно в архитектуре и в искусстве. Однако имперские претензии Карла скорее усиливали непонимание между Востоком и Западом: культура Каролингского возрождения хотела видеть себя единственной законной наследницей Рима.

Крестоносцы атакуют Константинополь. Миниатюра из хроники «Завоевание Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна. Ориентировочно 1330 год Виллардуэн являлся одним из руководителей похода. © Bibliothèque nationale de France

К X веку пути из Константинополя в Северную Италию по суше через Балканы и вдоль Дуная были перекрыты варварскими племенами. Остался лишь путь по морю, что сократило возможности сообщения и затруднило культурный обмен. Разделение на Восток и Запад стало физической реальностью. Идеологический разрыв между Западом и Востоком, подпитываемый на протяжении Средневековья богословскими спорами, усугубился во время Крестовых походов. Организатор Четвертого крестового похода, который закончился взятием Константинополя в 1204 году, папа римский Иннокен­тий III открыто заявил о главенстве Римской церкви над всеми остальными, ссылаясь на божественное установление.

В итоге получилось, что византийцы и жители Европы мало знали друг о друге, но были настроены по отношению друг к другу недружелюбно. В XIV веке на Западе критиковали развращенность византийского духовенства и объясняли ею успехи ислама. Например, Данте считал, что султан Саладин мог бы обратиться в христианство (и даже поместил его в своей «Божественной комедии» в лимбе — особом месте для добродетельных нехристиан), но не сделал этого по причине непривлекательности византийского христианства. В западных странах ко времени Данте почти никто не знал греческий язык. В то же время византийские интеллектуалы учили латынь только для того, чтобы переводить Фому Аквинского, и ничего не слышали про Данте. Ситуация изменилась в XV веке после турецкого нашествия и падения Константинополя, когда византийская культура стала проникать в Европу вместе с византийскими учеными, бежавшими от турок. Греки привезли с собой много рукописей античных произведений, и гуманисты получили возможность изучать греческую античность по оригиналам, а не по римской литературе и немногим латинским переводам, известным на Западе.

Но ученых и интеллектуалов эпохи Возрождения интересовала классическая древность, а не то общество, которое ее сохранило. Кроме того, на Запад бежали в основном интеллектуалы, отрицательно настроенные по отношению к идеям монашества и православного богословия того времени и симпатизи­ровавшие Римской церкви; их оппоненты, сторонники Григория Паламы, наоборот, считали, что лучше попытаться договориться с турками, чем искать помощи у папы. Поэтому византийская цивилизация продолжала восприни­маться в негативном свете. Если древние греки и римляне были «своими», то образ Византии закрепился в европейской культуре как восточный и экзотический, иногда притягательный, но чаще враждебный и чуждый европейским идеалам разума и прогресса.

Больше европейских предрассудков:

 

Пять мифов о Византии

Подробнее рассказываем, почему византийцев стали считать отсталыми и склонными к роскоши интриганами — и как все было на самом деле

Век Европейского просвещения и вовсе заклеймил Византию. Француз­ские просветители Монтескьё и Вольтер ассоциировали ее с деспотизмом, роскошью, пышными церемониями, суевериями, нравственным разложением, цивилизационным упадком и культурным бесплодием. По мнению Вольтера, история Византии — это «недостойный сборник высокопарных фраз и описа­ний чудес», который позорит человеческий разум. Монтескьё видит главную причину падения Константинополя в пагубном и всепроникающем влиянии религии на общество и власть. Особенно агрессивно он отзывается о визан­тийском монашестве и духовенстве, о почитании икон, а также о богословской полемике:

«Греки — великие говоруны, великие спорщики, софисты по природе — постоянно вступали в религиозные споры. Так как монахи пользовались большим влиянием при дворе, слабевшем по мере того, как он развра­щался, то получилось, что монахи и двор взаимно развращали друг друга и что зло заразило обоих. В результате все внимание императоров было поглощено тем, чтобы то успокаивать, то возбуждать бого­слов­ские споры, относительно которых замечено, что они становились тем горячее, чем незначительнее была причина, вызвавшая их».

Так Византия стала частью образа варварского темного Востока, который парадоксальным образом включал в себя также главных врагов Византийской империи — мусульман. В ориенталистской модели Византия противопостав­лялась либеральному и рациональному европейскому обществу, построенному на идеалах Древней Греции и Рима. Эта модель лежит, например, в основе описаний византийского двора в драме «Искушение святого Антония» Гюстава Флобера:

«Царь рукавом отирает с лица ароматы. Он ест из священных сосудов, потом разбивает их; и мысленно он пересчитывает свои корабли, свои войска, свои народы. Сейчас из прихоти он возьмет и сожжет свой дворец со всеми гостями. Он думает восстановить Вавилонскую башню и свергнуть с престола Всевышнего. Антоний читает издали на его челе все его мысли. Они овладевают им, и он становится Навуходоносором».

Мифологический взгляд на Византию до сих пор не до конца преодолен в исторической науке. Конечно, ни о каком нравственном примере византийской истории для воспитания юношества и речи быть не могло. Школьные программы строились на образцах классической древности Греции и Рима, а византийская культура из них была исключена. В России наука и образование следовали западным образцам. В XIX веке спор о роли Византии для русской истории вспыхнул между западниками и славянофилами. Петр Чаадаев, следуя традиции европейского просвещения, горько сетовал о византийском наследии Руси:

«По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов».

Идеолог византинизма Константин Леонтьев  Константин Леонтьев (1831–1891) — дипломат, писатель, философ. В 1875 году вышла его работа «Византизм и славянство», в которой он утверждал, что «византизм» — это цивилизация или культура, «общая идея» которой слагается из нескольких состав­ляющих: самодержавия, христианства (отличного от западного, «от ересей и расколов»), разочарования во всем земном, отсутствия «крайне преувеличенного понятия о земной личности человеческой», отвержения надежды на всеобщее благо­денствие народов, совокупности некоторых эстетических представлений и так далее. Поскольку всеславизм вообще не является цивилизацией или культурой, а европейская цивилизация подходит к своему концу, России — унаследовавшей у Византии почти все — необходим для расцвета именно византизм. указывал на стереотипное представление о Византии, сложившееся из-за школьного обучения и несамостоятельности российской науки:

«Византия представляется чем-то сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым».

7. В 1453 году Константинополь пал — но Византия не умерла

Султан Мехмед II Завоеватель. Миниатюра из собрания дворца Топкапы. Стамбул, конец XV века © Wikimedia Commons

В 1935 году вышла книга румынского историка Николае Йорги «Византия после Византии» — и ее название утвердилось как обозначение жизни византийской культуры после падения империи в 1453 году. Византийская жизнь и инсти­туты не исчезли в одночасье. Они сохранялись благодаря византийским эмигрантам, бежавшим в Западную Европу, в самом Константинополе, даже оказавшемся под властью турок, а также в странах «византийского содружества», как британский историк Дмитрий Оболенский назвал восточноевропейские средневековые культуры, испытавшие прямое влияние Византии, — Чехию, Венгрию, Румынию, Болгарию, Сербию, Русь. Участники этого сверхнационального единства сохранили наследие Византии в религии, нормах римского права, стандартах литературы и искусства.

В последние сто лет существования империи два фактора — культурное возрождение Палеологов и паламитские споры — способствовали, с одной стороны, обновлению связей между православными народами и Византией, а с другой — новому всплеску распространения византийской культуры, в первую очередь через литургические тексты и монашескую литературу. В XIV веке византийские идеи, тексты и даже их авторы попадали в славян­ский мир через город Тырново, столицу Болгарской империи; в частности, количество византийских сочинений, доступных на Руси, удвоилось благодаря болгар­ским переводам.

Кроме того, Османская империя официально признала константинополь­ского патриарха: в качестве главы православного миллета (или общины) он продолжал управлять церковью, в юрисдикции которой остались и Русь, и православные балканские народы. Наконец, правители дунайских княжеств Валахии и Молдавии, даже став подданными султана, сохранили христианскую государственность и считали себя культурно-политическими наследниками Византийской империи. Они продолжали традиции церемониала царского двора, греческой образованности и богословия и поддерживали константинопольскую греческую элиту, фанариотов  Фанариоты — буквально «жители Фанара», квартала Константинополя, в котором находилась резиденция греческого патриарха. Греческую элиту Османской империи называли фанариотами, потому что они жили по преимуществу в этом квартале..

Греческое восстание 1821 года. Иллюстрация из книги «A History of All Nations from the Earliest Times» Джона Генри Райта. 1905 год © The Internet Archive

Йорга считает, что Византия после Византии умерла во время неудачного восстания против турок 1821 года, которое организовал фанариот Александр Ипсиланти. На одной стороне знамени Ипсиланти были надпись «Сим победиши» и изображение императора Константина Великого, с именем которого связано начало византийской истории, а на другой — феникс, возрождающийся из пламени, символ возрождения Византийской империи. Восстание было разгромлено, константинопольского патриарха казнили, а идеология Византийской империи после этого растворилась в греческом национализме.  

а еще:

 

Что читать о Византии

Шесть книг о византийской культуре

 

Краткая история византийского искусства

17 важнейших памятников архитектуры, живописи и декоративного искусства

 

Византийцы против соседей

Что думали друг о друге византийцы, латиняне, армяне и арабы

Византийцы против соседей • Arzamas

Как называли друг друга и что друг о друге думали византийцы, латиняне, армяне и арабы

Несмотря на то что наиболее распространенным языком в Византии был греческий, а официальным вероисповеданием — Восточное христианство, жители империи считали себя римлянами, а свою империю — Римской (и на то были весомые основания: Византия была восточной частью некогда единой Римской империи и на ее территории продолжало действовать римское законодательство). К окружающим народам византийцы относились с пренебрежением, считая их варварами. В то же время им приходилось пристально следить за самыми опасными из них, чтобы быть готовыми отразить возможные нападения. Тех, кто приходил с миром, византийцы были готовы принять и даже сделать равными себе — в том случае, если они примут христианство восточного образца, выучат греческий язык и будут соблюдать римские законы. Инородцы, согласившиеся на это, переставали быть варварами и становились полноправными жителями Византии.

Ниже мы рассмотрим представления византийцев о трех народах, с которыми они поддерживали активные связи на протяжении столетий. Это, с одной стороны, важные военные соперники Византии — арабы и латиняне (так византийцы называли всех представителей Западной Европы), а с другой, народ, которому лучше других удалось интегрироваться в состав империи, — армяне.

ПОДРОБНЕЕ ПРО КОНТЕКСТ:

 

Таймлайн византийской истории — в 22 пунктах

Шпаргалка с важнейшими датами и короткими пояснениями об истории и культуре

 

Целый курс про историю Византии

Подробный последовательный рассказ — в приложении «Радио Arzamas»

Три панели из «Каталонского атласа» Авраама и Иехуды Крескесов. 1375 год Карта мира состоит из шести пергаментных листов, созданных по заказу короля Арагона Хуана I. © Wikimedia Commons

Византийцы
о латинянах

Латиняне
о византийцах

Византийцы
об армянах

Армяне
о византийцах

Византийцы
об арабах

Арабы
о византийцах

Византийцы о латинянах

Византийцы использовали разнообразную, но довольно бессистемную терминологию для обозначения западных народов. Наиболее общим термином, под который подпадали все жители Запада, был «латиняне». Зачастую он использовался также для обозначения конфессиональной принадлежности западных народов к католической церкви.

Наряду с этим общим термином существовало множество более узких, относившихся к одному народу. В таких случаях использовались как античные этнонимы, такие как германцы, галлы или кельты, так и более современные, например франки и италы. При этом один и тот же термин мог употребляться разными авторами для обозначения разных народов. Например, в X веке византийский император Константин VII Багрянородный называл франками народы, проживавшие к северу от Альп, на территории современной Франции, а Анна Комнина, византийская принцесса и писательница XII века, — нормандцев.

Отношение византийцев к латинянам было сложным. Византийские императоры никогда не признавали претензий западных правителей на императорский титул, а византийские патриархи часто вступали в конфликты с римскими папами, венцом которых стала схизма 1054 года. Все это, однако, не мешало византийским императорам нанимать на военную службу выходцев из Западной Европы, а порой напрямую обращаться к западным правителям за помощью. Кроме того, императоры часто женились на представительницах западных королевских домов или выдавали своих дочерей замуж за западных королей.

На бытовом уровне византийцы относились к латинянам достаточно холодно, считая их коварными, грубыми, неразумными и заносчивыми. Как писал византийский историк рубежа XII–XIII веков Никита Хониат, «между нами и ими утвердилась величайшая пропасть вражды, мы не можем соединиться душами и совершенно расходимся друг с другом, хотя и бываем во внешних сношениях и часто живем в одном и том же доме»  Перевод под ред. В. И. Долоцкого..

Негативное отношение византийцев к латинянам достигло апогея во время Четвертого крестового похода, когда войска крестоносцев захватили и разграбили Константинополь.

Латиняне о византийцах Константинополь. Фрагмент «Каталонского атласа» Авраама и Иехуды Крескесов. 1375 год © Wikimedia Commons

Жители Западной Европы предпочитали называть византийцев греками, а византийского императора — императором греков, подчеркивая тем самым, что византийцы не могут считаться настоящими римлянами, а их император — императором Рима, то есть вселенским императором.

Отношения жителей Западной Европы с византийцами всегда были достаточно натянутыми. Со времен Карла Великого западноевропейские короли оспари­вали у византийских василевсов титул императора, а Западная церковь в лице римских пап боролась с константинопольским патриархом за авторитет в христианском мире.

Подлинное знакомство жителей Европы с Византией произошло лишь в конце XI века, с началом Крестовых походов, когда толпы западноевропейских рыцарей хлынули на Восток ради защиты Святой земли от мусульман. Дружелюбным это знакомство не было. Так, Анна Комнина рассказывает, что когда ее отец, император Алексей Комнин, устроил прием предводителям Первого крестового похода, один из них демонстративно уселся на император­ский трон. На упрек другого крестоносца он ответил: «Что за деревенщина! Сидит один, когда вокруг него стоит столько военачальников»   Перевод Я. Н. Любарского.. Сказалось различие в культурном опыте Византии и Запада: с точки зрения крестоносцев, сеньор не мог сидеть в присутствии вассала, это было оскорбительно прежде всего для сеньора, в то время как по правилам византийского церемониала император принимал гостей и подданных сидя, это подчеркивало его высшее достоинство.

Непонимание между византийцами и жителями Запада накапливалось еще век и в конечном итоге привело к захвату Константинополя участниками Четвер­того крестового похода в 1204 году.

Византийцы об армянах

Византийцы использовали несколько терминов для обозначения армян. Наиболее часто в византийских источниках встречается традиционное наименование «армяне» (Αρμένιοι). Но поскольку большинство армян были монофизитами  Монофизиты не принимали православного учения, утвержденного на IV Халкидонском вселенском соборе, о наличии двух природ во Христе — божественной и человеческой, полагая, что в Нем только одна природа., византийцы часто использовали наименование «армяне» в конфессиональном ключе, обозначая им также других представителей этой христианской конфессии — сирийцев и коптов. Им противопоставлялись армяне, признавшие решение Халкидонского собора, так называемые армяне-халкидониты, которых византийцы называли «иверами» (Ἴβηροι). Этот термин использовался также для обозначения грузин.

Кроме того, византийцы отождествляли армян с древним библейским народом амаликитяне, проживавшим к югу от Палестины. Причины такого отождест­вления не совсем ясны, но, возможно, оно восходит к самоназванию одной из многочисленных армянских общин, живших на территории Византийской империи.

Отношение византийцев к армянам на первый взгляд может показаться пара­доксальным. С одной стороны, византийские императоры не раз пытались завоевать армянские земли и обратить армян в православие и византийское общество было достаточно открытым для представителей армянских родов, отказавшихся от монофизитства. Многие армяне занимали в империи важные государственные посты, служили в армии, даже становились императорами. Но при этом в византийской литературе можно встретить немало колких инвектив в адрес армян. Так, известная византийская поэтесса IX века монахиня Кассия писала об «ужаснейшем народе армян», которые «дурны в своем бесславии, и чем славнее, тем дурней они становятся»  Перевод А. Стрелецкого.. А византий­ский ученый рубежа XIII–XIV веков Максим Плануд приводит поговорку, которая гласит: «Если у тебя в друзьях водится армянин, не мечтай о худшем враге»  Перевод А. Стрелецкого..

Возможно, отрицательное отношение византийских авторов к армянам как раз и объясняется тем, что последние удачно конкурировали с представителями традиционных византийских родов за положение в империи.

Немаловажную роль в византийско-армянских отношениях играла религия. Византийские полемисты не раз высмеивали армян-монофизитов в своих трактатах, и их полемика стала особенно едкой в XII веке, когда территория армянского Киликийского царства ненадолго перешла под власть Византии.

Армяне о византийцах

Армяне использовали два основных термина для обозначения Византии и ее жителей — йон (греки; от греч. Ἴωνες [iones]) и хором (римляне). Так же как и византийцы, армяне смешивали конфессиональные и этнические определения, поэтому термином «хором» стали со временем обозначать всех православных христиан. Столица Византийской империи именовалась в армянских источниках то Константинополем, то Византием. Знали армяне и слово «Византия», но использовали его не в отношении Византийского государства, а лишь в отношении Византийского патриархата.

С начала Крестовых походов и в особенности после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 году термин «хором» стал реже использоваться для обозначения византийцев и постепенно перешел к западным христианам и тюркам-сельджукам, отвоевавшим у Византии Малую Азию и основавшим там свои государства.

Отношение армян к византийцам тоже было достаточно сложным. Армения имела незавидное географическое положение — между двумя сверхдержавами, сначала Византией и Персией, затем Византией и Арабским халифатом. В силу того что армяне были христианами, изначально они тяготели к Византийской империи: армянские писатели прославляли ранневизантийских императоров Константина и Феодосия и противопоставляли греческую мудрость «абсурд­ным и невнятным сказкам персов». Известный армянский ученый V века Мовсес Хоренаци даже называет Грецию «матерью и кормилицей наук».

В V веке Армянская церковь начала постепенно отдаляться от Византийской, связи между государствами стали ослабевать, а отношение армян к византий­цам — портиться. Накапливались противоречия как в религиозной, так и в политической сфере. К XI веку, когда многочисленные попытки византий­ских императоров подчинить себе территорию Армении нако­нец увенчались успехом, отношение армян к византийцам окончательно испортилось, а визан­тийские императоры из наместников Христа превратились в армянском представлении в предтеч Антихриста. После 1204 года византийцы постепенно теряют первенствующее положение в армянской картине мира, уступая его западным христианам.

Византийцы об арабах Поздняя копия карты мира Мухаммеда аль-Идриси из «Книги Рожера» (оригинал не сохранился). 1553 годПолное название труда — «Отрада страстно желающего пересечь мир». Аль-Идриси работал над ним при дворе сицилийского короля Рожера II до 1152 года и пользовался при его составлении большим количеством источников, в том числе арабскими картами X века. © MS. Pococke 375 / The Bodleian Library, University of Oxford

Помимо этнонимов «арабы» и «сарацины», византийцы использовали для обозначения арабских народов еще два наименования — «исмаилитяне» и «агаряне»: византийцы считали арабов потомками Исмаила, первого сына библейского пророка Авраама от рабыни Агари. После обращения арабов в ислам эти наименования стали использоваться византийцами в расширительном ключе для обозначения мусульман.

До поры до времени византийцы не обращали на арабов внимания, считая их одним из многочисленных варварских племен к востоку от своих границ. Но в VII веке, после появления ислама, грянули арабские завоевания, лишив­шие Византию самых плодородных и развитых областей — Сирии, Палестины и Египта. Эти завоевания настолько шокировали византийцев, что долгое время они говорили об арабах исключительно в апокалиптическом ключе. Оправившись от первого шока, византийцы стали активно взаимодей­ствовать с арабами как на поле брани, так и в мирное время.

Все негативное в византийских представлениях об арабах было связано с их религией, а все позитивное — с ученостью. Византийские полемисты едко высмеивали «лживо писанные речения» мусульманского пророка Мухаммеда, который «совратил» свой народ в «страшное лжеучение». Впрочем, их усилия не всегда достигали желаемого эффекта: если верить византийскому эпосу, жители приграничных земель довольно часто переходили из одной религии в другую и обратно.

В то же время византийские ученые старались не уступать своим арабским конкурентам в сфере тогдашних высоких технологий — астрологии и алхимии. Эти «звездные войны» зашли так далеко, что, по свидетельству Лиутпранда Кремонского, западного дипломата, посетившего Константинополь в X веке, во время войн византийцы и арабы сверяют свои данные по одним гороскопам, так что, когда византийцам предрекается победа, они наступают, а арабы бегут, и наоборот. Впрочем, несмотря на взаимную конкурентоспособность арабов и византийцев, уже к концу X века престиж арабской науки в Византии настолько возрос, что византийским ученым зачастую приходилось выдавать себя за арабов, чтобы достичь успеха у современников.

Арабы о византийцах Средиземное и Черное моря. Фрагмент карты мира Мухаммеда аль-ИдрисиВ карте мира, составленной аль-Идриси, Север находится внизу, а Африка — наверху. © MS. Pococke 375 / The Bodleian Library, University of Oxford

Арабы называли Византию Румом или Бану аль-Асфаром. Оба этих термина использовались в арабском языке для обозначения Рима. Примечательно, что для обозначения Константинополя в арабском языке использовалось не только слово «Кюстантиния», но и словосочетание «эстин-болин», которое восходило к простонародному византийскому названию столицы εις την Πόλιν [eis tin polin] («в город»). Через много веков это словосочетание превратится в официальное турецкое название города — Стамбул.

Отношение арабов к византийцам было неоднозначным. Византию ценили в качестве источника античной мудрости, которая была очень популярна в арабском мире. Арабские халифы не раз обращались к византийским императорам с просьбой поделиться с ними трудами тех или иных античных авторов, и те зачастую удовлетворяли эти просьбы, пользуясь возможностью пощеголять перед иноземными правителями ученостью своей страны.

В то же время арабы старались отделять древнегреческих мыслителей от современников-византийцев, которые, по их мнению, впали в невежество под тлетворным влиянием христианства. Как едко замечал арабский богослов и полемист IX века аль-Джахиз, «в действительности „Логика“, трактат „О возникновении и разрушении“, „Метеорология“ и другие труды принад­лежат Аристотелю, который не был ни римлянином, ни христианином; „Альмагест“ принадлежит Птолемею, который не был ни римлянином, ни христианином; „Евклидова геометрия“ принадлежит Евклиду, который не был ни римлянином, ни христианином» — и так далее. «Если бы мусульмане знали, что христиане, и в особенности византийцы, не имеют ни наук, ни литературы, ни глубоких познаний, но всего лишь мастера в ремеслах… то они бы никогда не удостоили их звания цивилизованных людей и вычеркнули их имя из книги философов и ученых»  Перевод А. Стрелецкого., — утверждал аль‑Джахиз.

Впрочем, арабы высоко отзывались о внешнем облике византийцев, считая их одними из красивейших людей на земле. Так, арабский писатель X века аль‑Масуди называет византийского императора «царем людей», поскольку «на всей земле нет народа с лучшей физиогномией и более тонкими чертами лица»  Перевод А. Стрелецкого.. Особенной популярностью у арабов пользовались византийские женщины, которые также представлялись источником опасных соблазнов для арабских мужчин. Согласно жизнеописанию Мухаммеда, составленному Ибн‑Хишамом, однажды мусульманский пророк предложил своему привер­женцу Джадду пойти войной на византийцев, на что тот ответил: «О Послан­ник Аллаха! Разреши мне остаться и не соблазняй! Ей-богу, все мои родичи знают, какой я поклонник женщин, и я боюсь, что не удержусь, увидев женщин Бану аль‑Асфар»  Перевод Н. Гайнуллина..  

Появление славян в пределах Византийской империи

Во время Великого передвижения народов славяне расселились по Средней и Восточной Европе до Вислы и Днепра и Черного моря. В это время выделились из первоначального общего имени венеды, или венеты, две большие ветви: западная — славян и восточная, и сильнейшая, — антов. Хотя уже в V и VI вв. славяне были многочисленны и занимали обширные пространства в Европе, но политический и культурный их быт был на довольно низкой ступени. Большинство их жило в родовом быту, в каковом состоянии они не могли образовать политических союзов для успешной борьбы с соседями.

Приблизившись к Дунаю, славяне впервые столкнулись с культурными условиями жизни. Южные славяне, именно славянская ветвь венетов, по более древней терминологии, первая — сначала в лице отдельных и небольших дружин на службе готов, гуннов и византийцев, а затем в качестве передовых колен, увлеченных общим народным движением — приблизилась к Дунаю и вступила в непосредственные сношения с империей. Это соприкосновение славян с народами старой культуры должно было произвести на них сильное впечатление и отразиться в их политическом и социальном быту разнообразными как хорошими, так и дурными влияниями.

Прежде чем приступить к изложению фактов, касающихся славянских набегов и вторжений в придунайские области, мы находим нужным сделать несколько замечаний в приложении к этому моменту славянской истории. Процесс постепенного утверждения их в придунайских провинциях, а также в Иллирике и Греции недостаточно отмечен и оценен византийской летописью. Весьма лишь недавно и с большим трудом удалось в науке установить то наблюдение, что в славянских вторжениях V и VI вв. нужно различать двоякий порядок фактов. Сначала, именно с половины V в., наблюдаем набеги и вторжения из-за Дуная с целью грабежа и добычи и такие же поспешные отступления в прежние становища за Дунаем. Затем в VI в., при продолжающейся иммиграции из-за Дуная, в Мизии, Фракии, Македонии и Паннонии уже образуется довольно значительный пласт населения из славян, которые прочно осели на свободных землях, и из которых набираются новые отряды, доходящие, с одной стороны, до Константинополя, с другой — до Солуни и Эгейского моря. По странному недоразумению этот последний факт остался маловыясненным и даже слабо отмеченным в летописи, почему прежние слависты, начиная с Шафарика и Палацкого, выразили мнение, долго державшееся между учеными, что славяне мирным путем захватили Балканский полуостров, и что византийское правительство, дорожа такими подданными, которые главным образом занимались обработкой земли, спокойно уступало им для колонизации свои опустошенные войной и слабонаселенные провинции. Такое мнение не соответствует ни действительному характеру славян, делавших набеги на империю, ни существу взаимных отношений между славянами и империей на Балканском полуострове. Фактически происходили опустошительные набеги славян из-за Дуная и частичные попытки занять свободные земли в придунайских провинциях, и отношения Византии к новым неизвестным доселе врагам складывались не соответственно пресловутой формуле мирного заселения, а на основании обычаев и норм, выработанных в империи продолжительным опытом.

Причина, препятствовавшая установлению правильных взглядов на характер отношений между славянами и империей, не заключается только в идеализации и даже некоторой тенденциозности, допущенной славистами первой половины прошедшего столетия, но частью объясняется самыми источниками и путаницей в этнографической терминологии. Народные и племенные имена весьма часто перемешиваются даже у лучших и более осведомленных писателей. В эпоху Великого передвижения народов империя была свидетельницей появления на ее границах и даже вступления на службу многих и разнообразного происхождения племен, которые на некоторое время становились даже подданными императора. Происходил постоянный прилив и отлив народностей, одна волна сменялась другой, причем новый вал не всегда смывал осадок, образовавшийся раньше. Можно думать, что поблизости к границе и в самых границах происходили помеси и наслоения племен разных типов. Между тем, для современников не было особых побуждений к тщательному изучению сменявшихся народностей. Одна и та же жадность к добыче, почти одинаковый способ ведения войны, сходство в обычаях и нравах часто предрасполагали видеть в новых варварах старых. Оттого так долго держится имя скифов и сарматов, оттого имя гуннов перешло па аваров и потом на славян. Таким образом, оказалось, что самый процесс иммиграции славян на Балканский полуостров остался слабо отмеченным, и писатели VI в. прямо уже отмечают совершившийся факт заселения славянами огромных пространств в пределах империи. Принимая в соображение, что древний период славянской истории открывается на Балканском полуострове, и что первые сведения о славянах почерпаются из изучения северо-западных окраин Византийской империи, находим вполне основательным назвать первый исторический период славянства византийским подобно тому, как первый период германской истории, изучаемый на окраинах Западной Римской империи, мог бы назваться романским. Как в основу средневековой западноевропейской истории должны быть положены разнообразные влияния Рима, которые в совокупности принято называть романизацией, так в первоначальной славянской истории главная зиждущая сила принадлежит византинизму. Но византийское влияние на славянах выразилось иначе, чем римское на германцах, равно как и исторические последствия частью мирных, частью враждебных отношений германцев и славян к империи были весьма различны. В то время как германские народы, выступая в истории с более развитыми формами гражданственности, чем славяне, и с резко выраженными чертами индивидуализма, успели образовать на завоеванных территориях Римской империи собственные национальные государства под воздействием римских культурных начал и христианства; славяне оказались не в состоянии стереть Византийскую империю и образовать на ее землях национальные княжения; напротив, подчиняясь чарам высшей культуры и становясь послушным орудием изощренной в искусстве обращения с варварами византийской дипломатии, частью слились с империей в один политический организм, частью приняли на себя поручение оберегать ее от новых варварских нападений. Вследствие намеченного порядка отношений в Византийской империи, пережившей на 1000 лет Западную, греко-римские и славянские народные начала, пришедши в тесное соприкосновение и общение, дали в результате особый род политических и правовых норм, наблюдаемых в оригинальном сочетании и взаимоотношении. Независимо оттого, Восток со всеми его этнографическими, религиозными и правовыми особенностями должен был наложить еще свою печать на Восточную империю и ее учреждения.

Таким образом, вследствие указанных отношений тесного общения и под влиянием разнообразных культурных воздействий древняя славянская история вплоть до периода образования славянских государств в VIII—IX вв. не имеет самостоятельного характера и не только проникнута византинизмом, но и получает некоторый свет почти исключительно из истории Византии. Принимая во внимание низкую степень социального и культурного развития, на которой находились славяне при соприкосновении с Византией, а также упадок живого творческого духа в правящих слоях византийского общества, эгоизм и продажность администрации, нельзя думать, что славянские вожди и лучшие передовые люди из славянских старшин воспринимали только хорошее, а не дурное. Относясь к давно прошедшим событиям без «гнева и раздражения», можем утверждать, что южные и юго-западные славяне, будучи передовым постом у границ тогдашнего культурного мира, не только мало выиграли сравнительно со своими северо-восточными сородичами, но едва ли не проиграли, рано вкусив запрещенного плода византийской культуры. Историку предстоит деликатная задача выяснить причины этого печального явления и показать на исторических событиях его жизненное значение.

Итак, начало славянской истории не там, где находим первых князей-собирателей славянских государств: моравского, чешского, болгарского, польского и др. Начало славянской истории скрывается в истории Византии. Если видеть первые признаки гражданственности в политической организации, то следует признать, что самые ранние попытки соединения нескольких колен под одною властью встречаем далеко за чертой непосредственного влияния Византии, т. е. у славян за пределами империи. Ближайшие к византийским границам славяне долго оставались в первичной стадии жупного устройства, характеризующего также и те племена, которые поселились в областях империи и приняли византийское подданство. Византия не видела выгоды для себя поощрять образование крупных племенных групп среди славянства; напротив, все политические расчеты заставляли ее питать рознь и вражду между отдельными коленами-жупами, поддерживая и лаская одного жупана и ослабляя другого. Весьма выразительно отмеченные наблюдения над той особенностью политического устройства славян, которое Прокопий и Маврикий определили именем демократии, знакомят нас с самой существенной и общераспространенной чертой быта древних славян. И никак нельзя забывать, что эта черта наблюдаема была всего вероятнее между славянами, бывшими в пределах империи. Жупное устройство, отсутствие княжеской власти, которая объединяла бы малые жупы, борьба колен и проч. — все это служило для Византии удобным средством держать славян в подчинении. Нижеследующее наблюдение, конечно, рисует быт тех славян, которые могли быть наблюдаемы вблизи: «Они неохотно исполняют приказания чужого лица, но послушны своим вождям; гораздо легче сносят они несправедливости и обиды собственных старшин, лишь бы не следовать ромэйским обычаям и законам».

Из предыдущего можно заключить, что славяне в пределах империи составляют любопытный предмет изучения славянской истории в той стадии, которая предшествует образованию государств. Т. к. этот период весьма мало затронут в науке, то его можно коснуться здесь лишь в общих чертах.

В отношениях империи к новым народам можно отличать две системы в занимающую нас эпоху. Или между империей и вождями варваров имели место разного рода договоры и соглашения, в силу которых последние располагались с согласия империи на временное или постоянное жительство в ее областях, или завоевательный народ насильственно врывался в имперские области и диктовал ей свои условия. Поселения на договорных началах были осуществляемы в весьма разнообразных формах. Наиболее обычная и чаще практиковавшаяся была форма военных поселений, состоявшая в том, что племя или дружина поселяема была на имперской территории с обязательством военной службы и на условиях денежного вознаграждения со стороны правительства; такие поселенцы назывались федератами. Со времени Феодосия Великого эта система получила весьма широкое распространение и, несмотря на протесты со стороны патриотов, угрожавших вредными от нее последствиями, т. к при ней средства обороны переходили в руки иностранцев, держалась в течение V и VI вв. С точки зрения потребностей того времени это, конечно, была единственно разумная мера, позволявшая использовать варварские военные силы и посредством чужеземцев держать в некоторой безопасности пограничные области. Эта система принесла империи значительные выгоды, т. к. большинство иноземных дружин и в особенности их вождей постепенно подчинялось византийской культуре, усвоило язык и образованность страны и вошло в состав военной или гражданской администрации. В частности, по отношению к славянам, отношения империи основывались столько же на обычной практике, сколько на характерных особенностях славянского племени.

Нельзя терять из виду того обстоятельства, что во второй половине V и в VI в. империя была более ослаблена, чем раньше; что население ее, в особенности на окраинах, сильно поредело, и что для правительства назревал весьма серьезный вопрос о пустопорожних областях, лишенных населения и не дающих ни денег, ни военных людей. Знакомство византийских государственных людей с новым народным элементом в лице славян могло внушить мысль об утилизации этого народа даже в более крупных размерах, чем это было допускаемо по отношению к германцам. Насколько можно судить по указаниям скудных известий, славяне с первых же встреч с византийцами и после первоначального ознакомления с плодородными и малозаселенными провинциями империи от Дуная до Эгейского моря задались целью занять эти провинции с оружием в руках, если бы империя не согласилась предоставить их славянам по доброй воле. Т. к. военные средства империи не были достаточны, чтобы с успехом вести войну со славянами, то допущена была по отношению к ним еще на более широких основаниях, чем прежде выработанная, система колонизации и, кроме того, применен к ним давно уже практиковавшийся по отношению к варварам обычай вербования охочих людей на военную службу.

Но прежде чем вошла в норму известная система отношений, взгляды правительства на новых и весьма жестоких соседей на Дунае не раз подвергались переменам, и можно без колебаний утверждать, что твердая система принята была тогда, когда не оставалось иного выбора для Византии, т. е. когда славяне завладели уже в конце VI в. значительной частью Балканского полуострова. Прежде всего в рассуждении этого вопроса нужно отличать два периода: сначала в описании славянских набегов отмечается весьма определенно, что набеги предпринимаются из-за Дуная, и что грабеж и добыча составляют существенную цель набега, — так можно характеризовать отношения со второй четверти VI в. Затем, с конца VI в. и в самом начале VII в., замечается другой характер отношений: уже на Балканском полуострове образовался значительный пласт славянского населения, уже новые волны расселения, доходящие до Константинополя и Солуни и переливавшиеся в Эпир, Фессалию, Грецию и на острова, не питаются из-за задунайских областей, а берут свое начало во Фракии, Македонии и Паннонии.

Наметив в общих чертах вышеуказанный порядок славянской иммиграции, мы встречаем почти непреодолимые трудности, когда захотим эту картину иллюстрировать конкретными фактами. Хотя не может быть сомнения в том, что византийское правительство вполне сознательно шло навстречу совершавшегося на его глазах этнографического обновления Балканского полуострова, но в источниках не сохранилось указаний, по которым можно было бы воссоздать проводимую по отношению к славянам систему. Есть лишь слабые намеки, которые тем более считаем здесь необходимым выдвинуть, что они оказываются малоисследованными и непримененными к занимающему нас вопросу.

По отношению к Балканскому полуострову самое выразительное место читается в житии св. Димитрия Солунского, именно в повествовании о Кувере. Вся эта легенда в конце концов сводится к освещению принятой империей системы отношений к славянам. Оказывается, что в Солуни организована была система вербовки охотников переходить в подданство империи. Органами и посредниками в сношениях между славянами и византийской администрацией были принявшие греческую культуру и частью воспитанные в Константинополе славянские коленные старшины, из которых выбирались правительством и устроители колоний, получившие наименование старшин, жупанов или князей. В сказании о Кувере сохранился след образования славянской колонии во Фракии. Условия, на которых происходило поселение славян на свободных местах, не затронуты в легенде, но о них можно делать догадки на основании исторических известий об основании правительственных колоний в Малой Азии. Заметим лишь, что те лица, которые служат посредниками между правительством и славянами, оказываются в большинстве слишком затронутыми византийской культурой и симпатии их более лежат на стороне империи, чем славянства.

Выведенные византийским правительством славянские колонии на Востоке засвидетельствованы неоднократно летописью. Так, под 664 г. говорится о партии славян в 5000 человек, которая пристала к арабам, опустошившим малоазийские области, и ушла с ними в Сирию, где и основалась на постоянное жительство близ Апамеи. Под 687 г. упоминается об обширной колонии славян, выведенных из Македонии и поселенных в Вифинии в области Опсикий. О судьбах этой колонии сохранились дальнейшие известия. Через четыре года из этой колонии составлен был опричный отряд в числе 30 тыс. воинов под начальством собственного старшины славян по имени Невул. Любопытно также и то, что 20 тыс. из этого отряда предпочли потом перейти на службу к арабам, которые вообще не раз пользовались услугами славян в своих успешных походах на Византию. Около половины VIII а выведена была в Малую Азию еще многочисленная колония, определяемая в 208 тыс., которой были даны земли в Вифинии близ р. Сангария. Не входя здесь в рассмотрение вопроса о том, какая была судьба славянских поселений в Вифинии, ограничимся замечанием, что поселенные в Малой Азии славяне наделены были земельными владениями и поставлены в такое состояние, чтобы иметь средства к отбыванию военной службы, которой требовало от них правительство. Как можно догадываться на основании отрывочных замечаний писателей, даваемая славянам организация напоминает военное устройство наших казацких войск. Такие обширные колонии, как отмеченные в известиях Феофана, должны были играть значительную военную и политическую роль в судьбах империи. По новым наблюдениям, та часть Малой Азии, куда поселяемы были славяне, и в настоящее время имеет не больше 1,5 миллиона населения. Принимая же во внимание, что в VIII а не могло быть такой плотности населения, как ныне, мы должны допустить, что славяне почти сплошь занимали территорию провинции Вифиния, где, по-видимому, сосредоточивались славянские поселения. Быть может, в настоящее время изгладились уже окончательно следы пребывания славян в Малой Азии, хотя попытка тщательных научных исследователей местной топографии и этнографии, языка и народных преданий могла бы и в настоящее время представлять интерес.

Может быть, единственным памятником жизни славян в Малой Азии нужно считать византийскую свинцовую печать, находящуюся в коллекциях Русского археологического института в Константинополе. Эта печать принадлежала славянам Вифинии и своей надписью утверждает на незыблемых основаниях тот факт, что военная организация была существенным отличием этой колонии, и что организация русских казаков может быть принимаема как тип военных поселений славян.

Теперь, возвращаясь к славянам Балканского полуострова, мы можем представить себе несколько ясней политику империи по отношению к ним. Обыкновенно употребляемые выражения у писателей относительно славянских поселений — «насильственные» или «по договору» — не дают еще оснований к определению реальных отношений к империи тех славян, которые располагались во Фракии, Македонии и других провинциях Балканского полуострова. Нам нужно для этого прибегать к обобщениям и делать выводы на основании весьма скудных и случайно оброненных конкретных указаний. Прежде всего выдвигается с особенной силой факт насильственных вторжений славян, при которых не оставалось места ни для договорных отношений, ни для военного принуждения. У писателей VIII и IX вв., бросающих ретроспективный взгляд на события или характеризующих давно прошедшие события по современным, недостает надлежащей точки зрения на то, что происходило на Балканском полуострове в VI столетии.

До настоящего времени всего ближе к действительности и хронологически и по существу сообщаемых подробностей нужно признать упомянутые акты св. Димитрия, патрона Солуни, в которых изредка попадаются и нужные для нас черты. В сущности здесь мы имеем чуть не летописные записи о фактах, происходивших на определенной территории, и о предприятиях славянских вождей, совершаемых в определенное время и с определенной, сознательно поставленной целью. О военном подчинении, т. е. о насильственной колонизации, здесь нет и помина; события происходят совершенно иначе, чем это желательно для империи; она не руководит ими, а лишь пытается открыть для враждебного движения славян такое русло, по которому оно могло бы направляться без особенного вреда для самого существования империи. Конец VI и первая половина VII в. полны в этом отношении драматического интереса. Шла речь о большой ставке с той и другой стороны. Всматриваясь в события с точки зрения взаимных сил, какими располагала Византия и какие выставляли славяне, можно было бы думать, что славянам удастся их мечта насчет завоевания Солуни и обладания империей, но по одинаковым причинам подобные планы не осуществлены были древними славянскими вождями: Кувером, Мавром, Хацоном, Первундом и многими другими, как и более поздними: Крумом, Симеоном, Стефаном Душаном и др.

«Было во дни благочестивой памяти епископа Иоанна, поднялся народ славянский, бесчисленное множество из дрогувитов, сагудатов, велегезитов, вэунитов, верзитов и прочих народов. Научившись делать лодки из одного дерева и снарядив их для плавания по морю, они опустошили всю Фессалию и расположенные кругом нее и Еллады острова, еще же и Кикладские острова и всю Ахэю, Епир и большую часть Иллирика и часть Азии и сделали необитаемыми многие города и области. Составив общее решение идти на христолюбивый сей город, чтобы и его разорить, как и другие города, они пригнали в приморское место выдолбленные из цельного дерева лодки, которых было бесчисленное количество, прочие же в неизмеримом числе окружили богохранимый сей город с востока, с севера и запада и со всех сторон, имея при себе свои семьи с хозяйством, в том намерении, чтобы, по взятии города, поселиться в нем. — Тогда слезы лились рекой и были воздыхания по всему городу, до смерти напуганному одним только слухом о чрезвычайных опустошениях городов, о бесчисленных убийствах и пленениях и о том, что варвары уже везде хвастаются погибелью города. Кроме всего прочего, не оставалось и своих судов, не было их и в ближайших местах для защиты входа в городскую гавань. Особенное уныние возбуждали в гражданах христианские беглецы, сделавшиеся пленниками от такого беспощадного осадного положения. И была тогда одна душа и у робких, и у мужественных, каждый имел перед глазами или горечь плена, или смерть, не имея возможности никуда спастись, ибо, как смертоносный венец, варвары славяне держали в тисках город.

Всем славянским народом условлено было сразу и неожиданно напасть на стены. Находившиеся на судах славяне озаботились защитить их сверху досками и покрыть так называемыми вирсами (кожами), дабы, когда лодки подойдут к стене, сделать неуязвимыми гребцов со стороны тех, которые будут со стен бросать камни или пускать стрелы. И небесный Промысл молитвами мученика внушил им эту первую трусость — не прямо подойти к городу, а остановиться в той части залива, которая называется Келларий. Между тем, как варвары оставались там, чтобы исполнить задуманную ими хитрость, городские жители немного запаслись мужеством и приготовили в гавани несколько деревянных плотов, с которых протянули цепь… Через три дня, когда славяне начали приступ, город спасен был заступничеством св. Димитрия, причем неприятельский флот был рассеян и увлечен течением, большая часть его погибла в волнах. Предводитель славян по имени Хацон попался в плен и был побит камнями.

Вскоре после рассказанного поражения славяне имели серьезное обсуждение случившегося и, собрав большие дары, послали апокрисиариев к аварскому кагану, давая ему обещание выдать большую сумму денег и обеспечивая огромную военную добычу при взятии нашего города под тем условием, если он вступит с ними в союз. Было признано, что город легко может быть взят, потому что он находится в занятой ими области, в которой зависимые от него города и епархии сделаны ими необитаемыми, и, оставаясь, как сказано, вполне одиноким среди чуждого населения, он вмещает в себе всех беглецов из придунайских стран: Паннонии, Дакии, Дардании и других епархий и городов, которые в нем находят приют.

Названный аварский каган охотно согласился исполнить их просьбу и, собрав все подчиненные ему варварские племена, вместе со всеми славянами и болгарами и бесчисленными народами через два года с многочисленным войском пошел к нашему городу. И, вооружив избранных всадников, он послал их вперед самым кратким путем, приказав неожиданно напасть на город и, выведя или перебив его гарнизон, ждать хана с собранным им войском и с различными видами военных орудий, назначенных для погибели нашего отечества».

По отношению к организации славян и способа их введения в состав империи византийское правительство должно было считаться с совершившимся фактом. Оно должно было или принять новых поселенцев, или отказаться от занятых славянами провинций. В этом и нужно видеть практический ум и верную оценку положения со стороны государственных людей Византии, что они, примирившись с фактом громадного исторического значения, нашли способы и средства не только на долгое время обезопасить империю от славянских враждебных набегов, но частью лишить их племенных тенденций, частью совсем поглотить тех славян, которые постепенно расселяемы уже были правительственной инициативой в различные области Малой Азии и Сирии.

Не подлежит сомнению то обстоятельство, что империя предоставляла славянам в известной степени внутреннюю самостоятельность, как это давно уже было обычным по отношению к федератам и как это стало необходимым допускать по отношению к славянам. Всматриваясь в политическую организацию славян, насколько понимание внутренних отношений дается по актам св. Димитрия, мы должны признать, что самая характерная черта быта славян состояла в их племенной расчлененности, которая всегда делала их слабыми в соприкосновении с централизованной и опытной византийской администрацией. Славяне приходят в соотношение с империей прежде всего чрез своих племенных старшин, которых подкупают византийская показная культурность, блеск двора и роскошь столицы и которых благорасположение легко приобретается денежными выдачами и пышными титулами. Почти всегда император желает воспитать в Константинополе будущего славянского племенного старшину, которому внушают уважение к культурной империи, приучают к греческому языку и нравам, и почти всегда он становится преданным и послушным орудием в руках правительства.

Византия прилагала все старания к тому, чтобы племенные тенденции более и более замирали, и чтобы старшины славянские не развивались до сознания национальных идей. По всей вероятности, в том же направлении действовали и условия, при которых происходило постепенное занятие славянами провинций империи. Нельзя думать, что эпоха переселения народов смела до последних остатков все старое население в этих провинциях. В житии св. Северина, повествующем о фактах, современных движению остготов в Италию, имеются весьма любопытные подробности о смене старого и нового населения. В городах при всех неблагоприятных условиях удерживается и старое население, и византийская администрация; точно так же старое население удержалось в горах, а в незащищенных местах оседает новый слой; так, конечно, происходит дело и в VI в.

Намеченные выше черты политической организации славян и характер их поселений на Балканском полуострове хорошо иллюстрируются некоторыми конкретными фактами, которые заимствуем из жития св. Димитрия. Ближайшие к Солуни расположившиеся племена, как сагудаты, дреговичи, ринхины, велесичи и др., которым принадлежала окрестная страна, состояли с Константинополем в формальных мирных отношениях. О представителе племени ринхинов Первунде сообщаются живые подробности: он уже полуцивилизованный грек, носит византийское платье и говорит на греческом языке. Но племя стоит совершенно отдельно от других соседних славянских же колен, всецело подчиняясь политике Византии, которая из Солуни внимательно следила за славянами, пользуясь их сравнительной слабостью и разобщенностью, и по мере надобности вызывала к себе охотников из них для переселения в малозаселенные области. В таком же, конечно, положении было племя дреговичей, с которых собирали дань болгаре по переселении их за Дунай и которые были едва ли не первыми, подчинившимися господству болгар. Сюда же следует отнести известие о племени велесичей в Фессалии на Пагасейском заливе, куда солунские греки, осажденные славянами и терпящие от недостатка продовольствия, посылают свои корабли за съестными припасами и за сушеными фруктами.

В то время, как славяне осаждают Солунь, граждане осажденного города находят помощь у других славян, состоящих с ними в мире! Эти известия бросают яркий свет на политические отношения того времени и на занятое славянами положение: они устроились совсем по-домашнему и естественно обречены были на постепенное поглощение высшей культурой. Префект провинции Иллирика, имевший в то время пребывание в Солуни, пользовался славянскими коленными старшинами как средством, чтобы держать в границах подчиненности славянские племена. Прекрасная иллюстрация к этому дана в сказаниях о Кувере.

Подобно другим варварским вождям, Кувер стремился захватить Солунь и Константинополь. Этот предводитель соединенных болгарских и славянских дружин находится в тесном сближении с константинопольским двором, носит титул патрикия, как Феодорих остготский, и собирает дань с дреговичей. Недовольный, однако, приобретенными от империи уступками, он составил обширный план захватить Солунь и сделать ее базой для дальнейших предприятий против империи. Дабы держать в тайне этот план, Кувер избирает для его выполнения своего подручника в лице некоего Мавра, также полуобразованного варвара, знающего греческий, славянский и болгарский языки. Предприятие, однако, не удалось, т. к. к Солуни подошел небольшой отряд флота, который восстановил в городе авторитет правительства. Но Мавр, тем не менее, остается вне всякого подозрения, он становится во главе здесь же навербованной из охочих людей славянской колонии и, поставленный во главе славян в качестве их князя и пожалованный титулом ипата, поселяется во Фракии. О судьбе Мавра и выведенной им славянской колонии мы имеем лишь случайно брошенное замечание, что впоследствии от сына этого Мавра поступил донос о замыслах отца на захват Солуни.

Сделанными здесь общими замечаниями о славянах в пределах империи в VI в мы имели целью дать руководящие основания для суждения о роли славян в истории Византии. Все несчастье славян было в том, что при встрече с Византией они оказались слишком слабыми в политическом отношении и мало подготовленными в культурном смысле. Их увлекли роскошь и богатство городов; они склонны были желать захватить их силой, но они были весьма далеки от идеи культурных заимствований, которыми обусловливается духовное и материальное преуспеяние. В следующих главах, вводя историю славян в изложение событий византийской истории, мы будем иметь случай подробно ознакомиться с историей вторжений славян в пределы империи. Несмотря на повышенный тон византийской хроники, мы всякий раз должны представлять себе действительность в более скромном виде. Славяне двигались не такими стройными отрядами, как германцы, а небольшими партиями, часто с семьями и скотом, и захват свободных земель был, по-видимому, главной целью передвижений. Для всего последующего развития роковой смысл имело то обстоятельство, что в VI в. славяне в соприкосновении с Византией не успели достигнуть ни политической организации, ни материального усовершенствования и в своих отношениях с империей были руководимы лишь случайными капризами и личными выгодами стоявших во главе их подкупленных Византией коленных старшин.

Оттого в их истории VI в. много шума, а мало дела. Момент, которым так удачно и счастливо воспользовались в V в. германцы, основав свои государства на развалинах Западной империи, был упущен славянами, а время их наибольшего напора на Византию совпадало как раз с эпохой наивысшего подъема всех сил сложившегося византинизма при Юстиниане I. Так прошел почти бесследным в культурном отношении первый период вступления славян в соприкосновение с Византией; в политическом же смысле VI в. имел роковые последствия, наложив печать на все последующее развитие славянского племени.

Источники:

1. Успенский Ф.И. История Византийской империи; М.: ООО «Издательство Астрель»; ООО «Издательство АСТ», 2001

См. также:

Византийский миф и европейская идентичность – аналитический портал ПОЛИТ.РУ

Мы публикуем расшифровку лекции историка и теоретика искусства, основателя и директора Научного Центра восточнохристианской культуры Алексея Лидова, прочитанной 11 февраля 2010 года в Политехническом музее в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

См. также:

Иеротопия. Создание сакральных пространств как вид художественного творчества

Текст лекции

Алексей Лидов.
Фото Наташи Четвериковой 

Добрый вечер, дорогие друзья и коллеги. Разрешите мне начать мое сегодняшнее выступление с трех эпиграфов.

Первый принадлежит Петру Чаадаеву. Цитирую: «Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания».

Примерно в ту же эпоху, когда формируются основы русской культуры нового времени , примерно 200 лет назад, другой властитель дум своего поколения историк Тимофей Грановский пишет: «Нужно ли говорить о важности византийской истории для нас, русских? Мы приняли от Царьграда лучшую часть народного достояния нашего, то есть, религиозные верования и начатки образования. Восточная империя ввела молодую Русь в среду христианских народов. Но кроме этих отношений нас связывает с судьбой Византии уже то, что мы славяне. Последнее обстоятельство не было, да и не могло быть по достоинству оценено иностранными учеными».

И, наконец, третий эпиграф, уже абсолютно современный, из разряда жизненных анекдотов. В одном из маленьких городков Франции американская студентка спросила меня: «Чем вы занимаетесь?». Я ответил: «византийским искусством». «Ой, как интересно! – воскликнула она – ведь правда, Византия – сказочная страна, которой никогда не существовало!».

Мне кажется, что последняя история более чем показательна. Она отражает некое тотальное невежество, которое присутствует в нашем знании о Византии. Конечно, я имею в виду не профессиональную академическую среду. Это кажется объяснимым для американского или даже европейского школьника. Византия не входит в сферу их основных ценностей и приоритетов. Но это касается и нашей страны. Давайте подумаем, что знает о Византии средний школьник, заканчивающий нормальную, скажем, московскую школу. Если это не какой-то специально заинтересованный ботаник, то честный ответ один – ничего. Более того, происходят совсем странные вещи. В МГУ на Историческом факультете для историков не читается общий курс истории Византии. Информация о Византии в виде нескольких лекций входит в общий курс истории средних веков. Это при том, что вся наша культура и история своими корнями уходят в византийскую традицию. На фоне этого тотального невежества существуют мифы, причем уже несколько столетий. При этом, мифы – эмоционально окрашенные. В Западной Европе можно говорить о существовании негативного, отрицательного мифа о Византии. Он присутствует даже на уровне слов, связанных с понятием «византия», почти все эти слова имеют отрицательную коннотацию . Для объективности надо сказать, что образ некоей ужасной, коварной, странной, восточной цивилизации имеет еще и некий романтический флер, который отразился в приведенном высказывании американской студентки про сказочную страну. Это одна из романтических тем западной, в первую очередь, англоязычной культуры, образ, связанный с знаменитым стихотворением Йетса «Sailing to Byzantium» ( «Плывя в Византию»). В течение долгого времени оно входило в школьную программу и было известно почти всем. И там Византия описывается как некая прекрасная страна, погруженная в золото мозаик, мерцание красоты и т. д. Но все же этот романтический образ существует на фоне несомненно отрицательного мифа. Честно говоря, европейцы и представители западной цивилизации часто находятся в недоумении – не совсем понимают, что происходит. Как мы видим, в последние годы, когда устраиваются огромные выставки византийского искусства, они пользуются бешеным успехом. В прошлом году на выставку «Византия» в Лондоне стояли многочасовые очереди. То есть существует желание понять эту загадочную цивилизацию.

Более того, это желание обостряется сейчас, когда постепенно складывается явление, которое можно назвать православной Европой. В состав ЕС вошла целая группа православных стран. Раньше это была только Греция, теперь – это Кипр, Болгария, Румыния. И тема византийской православной традиции становится актуальной, требует ответа и понимания, которое упирается в существования того же отрицательного византийского мифа. Он часто не артикулирован на уровне юридических или экономических категорий, но незримо присутствует в пространстве диалога и в понимании европейской идентичности. Если грубо обобщить, то отношение к православной Европе и вообще к странам византийской традиции – это отношение к « не-Европе», «недо-Европе» или к Европе второго сорта, которую надо воспитывать, просвещать и превращать в нечто более цивилизованное, воспитанное и приемлемое в хорошем обществе. И к удивлению наших западных коллег, эта часть Европы почему-то не всегда с этим соглашается, хотя часто не может сформулировать свою позицию и предоставить аргументированный ответ отрицательному византийскому мифу.

Ситуация меня заинтересовала и я решил разобраться, как этот отрицательный миф сформировался. Характерно, что идея превосходства западноевропейской цивилизации не имеет под собой никаких оснований, если мы обратимся к истории. По всем объективным фактам, ситуация была прямо противоположенной. Сравним сферу образования и культуры на период высокого европейского средневековья – с IX по конец XII вв. В Византии подавляющее большинство населения не только умеет читать и писать. Почти все закончили начальную школу. Это два или три года. В эту программу, помимо Гомера, входил Эсхил, Софокл, Еврипид, Плутарх, один из диалогов Платона, начальные знания Аристотеля. Это для всех слоев населения. Для людей, которые были не ремесленниками, а, например, чиновниками, существовала следующая ступень образования, где изучался весь корпус математики, в которую входила и арифметика, и геометрия, и музыка, и астрономия. Профессор Михаил Итал, в начале XII века назначенный императором профессором Евангелия преподавал эту математику из четырех наук, а кроме того, вел занятия по оптике и другим прикладным дисциплинам. Это на фоне того, что в то же самое время подавляющее большинство населения Западной Европы было элементарно неграмотно.

Обратимся к сфере законодательства. В Византии действует кодекс Юстиниана, который является вершиной позднеантичной юридической мысли, который в конце концов лег в основу кодекса Наполеона и всей западноевропейской правовой системы.

Идем далее. Представление о византийском тоталитаризме. Что мы видим на практике? Византия – это империя, абсолютная монархия. Но чем занимаются императоры в сфере общественной деятельности? На это в свое время обратил внимание крупный французский историк прошлого века Шарль Диль. Они занимаются тем, что защищают бедные слои общества. В Византии было два класса: класс богатых, которых называли «динаты» и класс бедных «пенитес». Когда мы читаем законы и высказывания императоров, там сквозной нитью проходит тема необходимости постоянной защиты этих мелких собственников, землепользователей, ремесленников от притеснений динатов. Это не имитация деятельности. И как это не похоже на модель, которая привычно существует у нас в сознании, что глава государства выражает интересы правящего класса, обеспечивает его управление и доминирование над обществом.

Сфера социально-экономическая совсем не моя, но на эту тему есть ряд научных работ. Суть в следующем. Картинка византийской деспотии, общества, в котором попираются все свободы, мягко говоря, несколько тенденциозна. Да, там отсутствует парламентская демократия. Но если мы сравним степень свободы ремесленника в Константинополе и его собрата в Западной Европе, выяснится, что степень свободы и степень защищенности в Византии была на порядок выше. То есть, зачастую при описании Византии, особенно для широкой публике, мы имеем дело с эмоционально окрашенным, но очень глубоко сидящем в сознании антивизантийским мифом. Причем, до XIII века его не существовало, хотя ревность и зависть к Византии всегда была в силу ее очевидного процветания и невероятной роскоши.

Приведу цитату, наглядно показывающую, как западный человек в конце XI века воспринимал Византию. Текстов таких немало. Я выбрал свидетельство из опубликованного нами в русском переводе «Тарагонского Анонима» . Это человек близкий к крестоносцам, попал в Константинополь незадолго до первого Крестового похода. Происходил, как считают издатели оригинального текста, либо из северной Франции, либо из Фландрии. Так он описывает современный ему Константинополь: «Мне же, обошедшему просторы многих земель и во многих краях много повидавшему кажется, что от пределов западных и до Иерусалима вдоль и поперек       не найдется столько золота и серебра, сколько в ограде Константинополя. Когда прибыл я туда и огляделся вокруг, помутился мой рассудок в изумлении от созерцания столь многочисленных чудес. Ведь увидел я там то, чего не видывал: бесчисленные и облицованные мрамором храмы, внутри золотом расписанные, а снаружи свинцом покрытые, дворцы – тоже мраморные, сходным образом свинцом покрытые, изображения четвероногих и пернатых тварей всякого рода, изваянные чудесным и искусным образом из меди и металла, а также театр, который греки называют «ипподром» и храм Святой Софии, превосходящий своей поразительностью все остальное. Там можно увидеть тысячи мужей в одеждах из чистого шелка, многолюдие разных исповеданий и языков. Тут живут греки, там – армяне, этот квартал населяют сирийцы, тот – ломбардцы, в ином месте проживают англичане, которых называют еще варягами. В другом – влахи. В свою очередь и у амальфитян, французов, даже иудеев и туркопулов есть в этом городе собственное место пребывания. Однако большая и лучшая часть города принадлежит греками и верховная власть и все другие, проживающие там, нации подчиняются им. Это благородный город, замечательнее всех других городов мира золотом и серебром, мрамором и свинцом, одеждами и шелками и больше он всей славы мира. Еще больше прославляют его хранящиеся там драгоценнейшие тела святых и более всего святыни, связанные с Господом нашим Иисусом Христом, превосходящие, как полагают, находящиеся во всех других частях земли.» Таково восприятие Византии западным человеком конца XI века.

Формирование отрицательного византийского мифа начинается сразу после завоевания Константинополя крестоносцами в 1204 г., которое было самой страшной катастрофой в истории империи. В своей недавней лекции на Полит.ру мой коллега и добрый товарищ Сергей Иванов, отстаивая либерально- западническую точку зрения, высказал мысль, что катастрофа крестового похода и завоевания Константинополя была связана с тем, что Византия проиграла соревнование в развитии технологий: в организации армии, вооружения и т. д. Мне эта позиция кажется мифологизированной, политически ангажированной и не находящей подтверждения в источниках. Известные нам источники не позволяют согласиться с тем, что Константинополь в 1204 году пал в результате военного превосходства Запада. Пал он в результате более простых вещей. Войско крестоносцев – это было собрание феодальных отрядов или, еще проще, банд, очень хорошо мотивированных предвкушением богатейшей добычи. В то же время имела место полная растерянность византийской власти. Она была связана с политическим кризисом и целым рядом уникальных обстоятельств, которые позволили этим отрядам, насчитывавшим всего около 20 тысяч человек, захватить полумиллионный город. И не просто разорить его, но и осквернить, уничтожить и навсегда положить конец византийскому величию. То, что происходило, описано историками и с той, и с другой стороны. Недавно вышел роман Умберто Эко «Баундалино», в котором на основе этих источников, ситуация вакханалии, которую братья-христиане учинили в христианском городе, довольно точно описана. Для объективности картины напомню, что безобразия крестоносцев в Константинополе в то же самое время были осуждены самим Римским папой Иннокентием. И это осуждение недавно повторил папа Иоанн Павел II.

Мне кажется, что истоки отрицательного византийского мифа коренятся в некоем чувстве вины, которое возникло после разорения Константинополя – в попытке оправдать то, что было сделано западными рыцарями. Этот вопрос не исследован, но важно , что с XIII века мы видим процесс формирования негативного мифа. В эпоху Возрождения этот миф имеет и эстетические проявления. Читая «Жизнеописания итальянских художников» Джорджо Вазари мы видим там слова «варварская Византия», «дикая» «примитивная и уродливая». Как отрицание такого ужасного искусства , согласно этой концепции, и возникает великое искусство Ренессанса. Это, конечно, не совпадает с историко-художественной реальностью. Ведь и Джотто, и Дуччо, и Чимабуэ – мастера, которых сам Вазари считает родоначальниками ренессансного процесса, находились под значительным влиянием византийского искусства.

Однако в контексте нашего сегодняшнего разговора, это все мелочи. Базовый негативный миф формируется в эпоху Просвещения. Я поначалу считал, что это просто следствие редкостной, чудовищной безграмотности и необразованности великих учителей Просвещения. Но сейчас мне стало ясно, что это не так. Они очень много знали про Византию. Просто здесь мы имеем один из первых примеров сознательной, последовательной кампании отрицательного пиара. Этот негативный миф создавался на фоне больших знаний о Византии, которые накопила французская культура XVII века. В XVII веке Византия стала невероятно популярной у французских королей. Они учили греческий язык. В частности, греческим языком владел Людовик Тринадцатый, который перевел один из греческих трактатов эпохи Юстиниана. Греческие рукописи коллекционировали Мазарини, Кольбер, Фуке и многие другие, чьи имена известны нам с детства из романов Дюма. Французский абсолютизм увидел в Византии блистательный прототип, которому хотелось подражать. В XVII – начале XVIII века в высших слоях Франции Византия была в большой моде – о ней многое знали. В XVII веке вышел потрясающий словарь средневекового греческого языка Дюканжа, которым пользуются до сих пор. Это была уникальная энциклопедия византийской культуры. Было издано 42 тома византийских историков. Это та реальность, в которой просветители занялись отрицательным пиаром, причем очень успешно, поменяв отношение общества к Византии. Наиболее серьезным вкладом в этот процесс была работа Монтескье «Размышления о причинах величия и падения римлян», вышедшая в 1734 году. Часть ее посвящена византийской истории, которая однозначно рассматривается как неуклонное падение и разложение остатков Римской Империи, лишенных того хорошего, что было в Риме. Все хорошее было испорчено «под влиянием христианства и богословских споров», которыми якобы занимались византийские императоры. Еще один столь же замечательный аргумент. Это рассуждение о православии Монтескье. Оно не только очень красноречиво, но и определило отношение к православию в европейской традиции на столетия. Читаю: «грубое суеверие, которое в такой же степени унижает ум, в каком религия его возвышает, полагало всю добродетель и возлагало все упование на тупое почитание икон, таким образом некоторые генералы снимали осады и теряли города, чтобы получить мощи.» Можно себе представить гомерический хохот образованного француза XVIII века, когда он слышал о такой глупости. И далее: «Христианская религия в греческой империи пришла в такое же состояние упадка, в каком она находилась в наше время у московитов до того, как царь Петр I возродил этот на­род и ввел в управляемом государстве больше перемен, чем это делают завоеватели в покоренных ими странах»

Монтескье сформулировал концепцию, которая была подхвачена почти всеми французскими просветителями и особенную роль в ее распространении сыграл, конечно, Вольтер. Вся Византия была определена им в двух эпитетах: « horrible et degoutante (ужасная и отвратительная)». Если говорить об исторической науке, то завершение этого процесса – это Гиббон с его многотомной истории поздней Римской Империи и Византии, где эта концепция разложения и деградации приобрела формы академической науки и стала общим местом.

Поразительным образом этот тип отношения к Византии доживает до нашего времени. А может быть удивляться и не стоит, поскольку вся наша система образования была придумана в XVIII-XIX веках в контексте определенной «просветительской» идеологии и в ситуации полемической конфронтации. Если обратиться к высказываниям Тойнби, одного из наиболее влиятельных западных историков прошлого века, можно найти фактически неизменившуюся с эпохи Просвещения характеристику Византии. Цитирую: «Средневековое византийское тоталитарное государство, вызванное к жизни успешным воскрешением Римской империи в Константинополе, оказало разрушительное действие на византийскую цивилизацию. Оно было злым духом, который затмил, сокрушил и остановил развитие общества, вызвавшего этого демона… Богатейший потенциал византийской цивилизации, попавший в оковы тоталитарного государства, прорывается вспышками самобытности в регионах, лежащих за пределами действенной власти Восточной Римской империи либо в следующих поколениях, появившихся уже после гибели Империи… Специфическая организация византийского общества не только подавляла все предпосылки к творчеству, она, как уже упоминалось, привела самое цивилизацию средневековой Византии к преждевременному краху». Господину Тойнби тут можно задать много вопросов, например, что именно он называет преждевременным крахом в истории Империи, просуществовавшей больше тысячи лет. И тому подобное. Не в этом суть. Мы имеем дело с сформированным мифом, имеющим академическую составляющую, и куда более важную составляющую коллективного бессознательного.

О чем идет речь, в чем состоит главный политологический тезис моей сегодняшней лекции? Я хочу сказать простую вещь, которую можно подтвердить многими фактами. Противопоставление православной Византии и европейского Запада, мягко говоря, некорректно. Византийская культура в значительной степени более европейская, чем культура Запада. Она является прямой наследницей древнегреческой культуры, которая и лежит в основе европейской цивилизации. Тогда как западно-европейская традиция является своего рода боковой ветвью, восходящей к одной из версий древнеримской культуры. Византия не может быть рассмотрена как культура «недо-европейская». И пока серьезное непонимание в этом вопросе не будет преодолено, пока не будет проведена ревизия этого мифа, общение наше с Западом будет затруднено. Это тот порог, о который мы будем всегда спотыкаться. И все дискуссии будут уходить в никуда.

Совсем недавно был очень интересный коллоквиум в РГГУ «Православие, католицизм и европейская идентичность». Там были два голландских профессора, которые объясняли современное, правильное и доминирующее в ЕС отношение к христианству: есть единое европейское христианство, которое существует в многообразии форм. Но вообще-то есть христианство разного сорта. Есть правильное христианство – протестантизм, который ближе всего к философии, очищен от суеверий и предполагает личное взаимоотношение человека и Бога. С католицизмом сложнее – в нем слишком много фольклорного. И есть совсем фольклорные формы христианства, а именно православие с его чудотворными иконами, реликвиями и прочими «примитивными» суевериями. И надо проводить культурную работу, просвещать, сближать Европу на почве правильного христианства. Должен сказать, что, даже если эта точка зрения и не артикулируется столь ясно, то суть подхода я изложил довольно точно. Однако с этими тезисами многие присутствующие в этом зале вряд ли согласятся.

Алексей Лидов.
Фото Наташи Четвериковой 

Другой вопрос о том, что существует и другой миф уже в русской традиции. О нем много рассказывал в своей лекции Сергей Иванов, что позволяет мне не возвращаться подробно к этой теме. Этот положительный миф, восходящий к основоположнику византизма Константину Леонтьеву: «Византизм в государстве значит — Самодержавие. В религии он значит Христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире… византийский идеал не имеет… преувеличенного понятия о земной личности», он склонен «к разочарованию во всем земном, в счастье, в устойчивости нашей собственной чистоты… Византизм… отвергает всякую надежду на всеобщее благоденствие народов… он есть сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства…Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию». Этот позитивный византийский миф имеет почти такое же малое отношение к самой Византии, как и отрицательный западный миф. Мне хотелось бы обратить внимание на то, что этот позитивный миф сформирован в той же системе понятий, в которой формировался и отрицательный миф, то есть на совершенно другом по отношению к Византии языке. И это главное и самое существенное.

Возвращаюсь к базовому тезису. Византия – это Европа. И это Европа, которую на уровне сознания вытеснили и до сих пор не понимают, потому что вся система понятий и описания принадлежит к другому типу культуры и мировосприятия. Приведу такое сравнение. Это тоже самое, как если описывать икону языком западной религиозной картины. Вы в ней либо ничего не поймете, либо скажете, что это примитивное изображение. У нас до сих пор нет адекватного языка описания и понимания Византии. И многие это чувствуют, что речь идет о чем-то важном, но не описываемом ни в понятиях тоталитаризма, ни в понятиях новой империи, просвещенного авторитаризма. Пожалуй, я на этом закончу.

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Во-первых, насколько я понимаю, никто не отрицает наследование Византией греческой культуры. И я понимаю, что западный миф Византии и русский миф Византии сходны: они пытаются найти в Византии нечто довольно близкое, просто по-разному ее описывая.

Алексей Лидов: Да.

Борис Долгин: Дальше остается вопрос. Европой можно называть что угодно. А вот попробовать описать соотношение между византийской идентичностью и идентичностью западноевропейской, наверное, нужно. Это ведь разные вещи? Можно ли обозначить эти различия и, увидев, как они соотносятся между собой, сделать более ясным соотношение западного мифа и византийской реальности?

Алексей Лидов: Здесь мы вступаем на довольно зыбкую почву. Вся система понятий, которой мы оперируем… Сейчас существуют перспективные попытки расширить этот терминологический понятийный язык. Это один из тех сюжетов, который я пытался обсуждать на моей прошлой лекции, посвященной иеротопии. Я попробую объяснить так, как могу. Для меня Византия и ее традиция связаны с понятием иконического сознания. Это восприятие мира не как окончательной материальной реальности, а как образа другого мира. Это различие между иконой и религиозной картиной. Но есть и более интересные и, в некотором смысле, парадоксальные примеры. Русская классическая литература. Ее главная особенность, на мой взгляд – это как раз иконическое сознание, будь то Толстой или Достоевский, если мы подумаем, чем они отличаются от Золя или Бальзака. Именно тем, что они, передавая мир, передают его как образ, который предполагает наличие другой реальности. Вспомним князя Болконского на поле Аустерлица, где он лежит и созерцает небо. Когда мы говорим о западноевропейском и византийском речь идет о несколько разных типах мышления и мировосприятия. Это было важно и для византийской цивилизации на разных уровнях. Действительно, Византия проиграла гонку технологий. В ней было мало места для изобретательства и технологического развития. Просто потому, что эта сфера была ей неинтересна.

Борис Долгин: А что ей было интересно?

Алексей Лидов: Существование общества как такового. Понятие социальной гармонии, которое было очень важной темой, головной болью византийских императоров. Система благотворительности, защиты бедных классов. Это проявляется на разных уровнях. Это особая цивилизационная модель, которая не похожа на то, что мы имеем на Западе.

Борис Долгин: То есть, вы соглашаетесь, что Византия – это другое по отношению к Западу. И вопрос в том, как оценивать это другое и относить ли его к европейской цивилизации. Так?

Алексей Лидов: Да. Главный тезис состоит в том, что европейская идентичность невозможна без Византии.

Борис Долгин: А как может быть европейская идентичность, включающая обе идентичности?

Алексей Лидов: Есть европейская идентичность, которая не равна западно- европейской идентичности.

Борис Долгин: То есть, другая европейская идентичность?

Алексей Лидов: Да.

Вопрос из зала: Как вы видите проекцию этого мифа на современность? В какой степени это сейчас работает?

Алексей Лидов: Существует и положительный, и отрицательный пиар. С обеих сторон есть мифы, довольно далекие от реальности. Это тупик, потому что в драке этих мифов никакой истины найдено не будет. Более того, стороны, участвующие в этой современной полемике, не заинтересованы в консенсусе, а заинтересованы в образе врага.

Борис Долгин: Вообще любая идентичность обычно строится путем отталкивания от образа иной идентичности.

Алексей Лидов: В данном случае речь идет просто о конкретных политически нагруженных мифах. Мне кажется, что для нормальных людей, которые не участвуют в этой полемике, все остается непонятным. То есть, с одной стороны, большинство нормальных людей понимают, что Византия – это что-то очень важное и реально присутствующее в глубинах нашего восприятия реальности, с другой стороны, они не готовы присоединиться ни к одной из сторон конфликта..

Вопрос из зала: Каковы причины богатства Византии? Как была устроена экономика?

Алексей Лидов: На это есть замечательный ответ. Есть такая цитата из Маркса: «Византия – это золотой мост, соединяющий Европу и Азию». Это одно объяснение. И второе в том, что в Византии была довольно успешная экономика, построенная на невероятно развитом мелком и среднем предпринимательстве. Константинополь был крупнейшим в мире центром ремесел. Кроме того, было довольно успешное земледелие с большим количеством свободных крестьян и крестьян-арендаторов, которые хорошо справлялись со своей работой.

Шульгин Владимир: Хочу присоединиться к высказанным словам признательности. Вопрос такой. Видите ли вы предшественников в вашем подходе к этому вопросу? Что-то такое уже рождалось?

Алексей Лидов: Мне трудно назвать непосредственных предшественников. Очень многие люди, даже придерживающиеся совсем других взглядов, как Константин Леонтьев и Владимир Соловьев, оказали какое-то влияние. Как вы знаете, в ответ на работу Леонтьева «Византизм и славянство», Соловьев написал «Византизм и Россия», где опроверг все основные тезисы Леонтьева. Цитирую Соловьева: «итог византизма в России – полное и всеобщее равнодушие к историческому деланию добра». Такой печальный диагноз. Острота и непримиримость полемика провоцировала собственные размышления. Многие мыслящие люди с разных сторон прикасались к этому сюжету. Но до сих пор у нас существует огромная проблема понятийного языка. Мы пытаемся описать явление из другого дискурса.

Вот еще о чем хочется сказать. Особенность и сложность Византии в следующем. Византия на разных уровнях абсолютно не поддается копированию. Вроде бы копию сделать легко! Причем любую: политическую или копию византийской иконы. Но когда видишь оригинал и копию, понимаешь, что похожи они лишь внешне, а по сути принципиально противоположены. Приведу пример: главный византийский храм Святой Софии в Стамбуле и храм Христа Спасителя в Москве. Трудно найти два более противоположенных по смыслу, духу здания. Хотя внешне все похоже: мраморная облицовка, большое здание с куполом, много золота. А в реальности это нечто антагонистичное. Тоже самое на уровне политики. Как только Византию пытаются сделать прикладной, пытаются перевести ее на уровень каких-то политически институтов, получается обычно гадость.

Борис Долгин: А в отечественной византинистике вы имеете какую-то свою традицию?

Алексей Лидов: Например, Сергей Аверинцев такие вещи довольно остро чувствовал. Если взять классическую работу «Поэтика ранневизантийской литературы», это такое философское исследование византийского языка и способа мировосприятия…

Аркадий Малер: Большое спасибо за выступление. Хочу подтвердить, что в России существует не один автор, который развивает идеологию византизма не с позиции западнической и не с позиции евразийской, а с позиции византизма как основы европейской культуры, как синтеза христианских ценностей и античной культуры. У меня один вопрос. В то же время мы продолжаем задаваться вопросом, почему же Византия исчезла. Мне кажется, что у Византии был один важный недостаток – она была очень сильно замкнута в самой себе. Она провозгласила себя центром мира, новым Римом. Но она должна была, если так, распространять православие по всему миру, делать то, что делал католический Запад. Мы ругаем и справедливо крестовые походы. Но у них было определенное моральное оправдание – это была попытка распространять христианство. В Византии, к сожалению, мы не наблюдаем этого христианского универсализма. Не считаете ли вы, что именно в этом причина ее падения?

Алексей Лидов: Если мы вспомним Византию эпохи Юстиниана, то она простиралась от Италии до Армении. Вряд ли можно было тогда сказать, что она замкнута в самой себе. Это была супер-империя, которая почти совпадала с Римской Империей эпохи расцвета. Или же мы говорим о Византии XIV века, скукоженной до малюсеньких территорий вокруг Босфора. Тогда ей уж точно было не до миссионерства. Они были рады подаркам, которые привозили из Москвы русские архиереи. Тут надо смотреть исторически. Традиции миссионерства в классическом смысле этого слова как в католицизме и протестантизме там действительно не было. Но мне не кажется, что в этом была причина падения Византии. Потому что даже без миссионерства культурное влияние было огромным. Приведу вам один факт. В домонгольский период подавляющее большинство русских епископов и митрополитов были греками. В русских епархиях сидят греки, в большинстве своем не знающие славянского языка. Это ли не реальное воздействие и присутствие Византии? Хотя это вряд ли можно назвать миссионерством.

Вопрос из зала: Спасибо за прекрасную лекцию. Вопрос. У вас был тезис, что византийская культура – это тоже европейская культура. Мы являемся наследниками этой культуры. Откуда у нас такой колоссальный комплекс неполноценности по отношению к европейской культуре?

Алексей Лидов: Именно про это была моя лекция. Если совсем упростить… Вся наша система образования и полученных вместе с ней ценностей – это система не просто западная, а система сформированная в значительной степени в эпоху Просвещения. Это то, что мы получаем через нашу школу. В лекции я попытался показать, как идеология, что лежит в основе нашего образования, относилась к Византии. Второе. Многие из нас понимают, что Византия этим не исчерпывается. Попадая в музеи и видя великие византийские иконы или оказываясь в каком-то замечательном древнем храме, мы понимаем, что концы с концами не сходятся, что эти люди не могут быть такими, если они создавали и молились на эти иконы. Суть Византии, на мой взгляд, выражена в ее великих иконах гораздо в большей степени, чем в богословских текстах. При этом возникает противоречие. Мы смотрим на «Звенигородского Спаса» Андрея Рублева и нам начинают рассказывать про тоталитарную империю, про отсутствие свобод и т. д. Все это как-то не вяжется. И с этим связан и некий комплекс, и неспособность подчиниться. Об этом, кстати, пишет и Тойнби. Что же эти русские! Все им давно объяснили, рассказали, что хорошо, а что плохо, а они все равно хотят чего-то другого, не нашего и неправильного. Тут есть очень большая проблема, связанная с нашей самоидентичностью. Но я хотел бы подчеркнуть, что я принципиально не согласен с идеей евразийства, что мы какое-то странное смешение Европы и Азии, «да скифы мы, да азиаты мы». Мне эта идея не кажется правильной и плодотворной. Мы византийские европейцы, которых в рамках определенной традиции лишили нашей идентичности. Кроме того, мы – люди чудовищно необразованные в этой сфере, мы не владеем элементарной информацией, связанной с тем, что составляет основу нашей культуры. Это большая проблема. И для выхода должна быть разработана целая система византийского образования. Надо детей учить понимать этот язык, хотя бы язык икон. Я говорю не о законе божьем, а именно о культурном языке, чтобы ребенку икона не казалась раскрашенной схемой, скучной картинкой.           

Борис Долгин: Для вас тождественны понятия «византийский европеец» и «русский европеец»?

Алексей Лидов: В общем, на том уровне, на котором я обсуждаю этот сюжет, наверное, да. Хотя, конечно, есть нюансы и различия. Но для меня русская традиция – это традиция в основе своей византийская.

Виталий Найшуль: Для начала реплика. Я процитирую Марка Твена, где вслед за обнаружением клада Томом Сойером и Геккельбери Финном, у них были открыты душевные и иные достоинства. Мне кажется, что такое ретроспективное отношение к успехам всегда присутствует в оценке различных культур. Пока это везение не наступило, они рассматриваются как безнадежно отсталые. При наличии такой удачи они рассматриваются как кладезь мирового опыта. XX век является свидетелем успешных модернизаций, происходящих вне обычного культурного ареала. То, что сейчас происходит в Азии. Совсем недавно считалось, что эти страны безнадежно отстали. Кроме того, миф решает политические вопросы определенных эпох. А дальше у меня идет вопрос. Вы все время подчеркивали недостаток самоописания в отношении византийской культуры и цивилизации. Что это? Это ее имманентное свойство, нерешенные задачи прошлого? Как вы относитесь к этому свойству, которое относится к ее внутреннему состоянию, а не к отношениям с Западом?

Борис Долгин: Почему нам нельзя говорить о ней на ее собственном языке?

Алексей Лидов.
Фото Наташи Четвериковой 

Алексей Лидов: Я как раз и хочу сказать, что можно и нужно. Но для этого нам нужно придумать новые понятия. Это часть моей профессиональной работы… Недавно вышла моя новая книга «Иеротопия. Пространственной иконы и образы- парадигмы в византийской культуре», где я пытаюсь сформулировать три новых понятия, которые отсутствовали в западноевропейском дискурсе описания Византии. В этом огромная проблема. Мы все время описываем Византию на языке культуры западноевропейской, причем культуры Нового времени. Разные явления. Это можно наглядно показать на искусствоведении. Например, классическое понятие стиля совершенно не работает на византийском материале. Также как и на материале древнеегипетском или древнекитайском. Когда мы описываем устройство византийского государства и социума в понятиях либеральной экономической модели или в понятиях классовой борьбы, у нас либо ничего не получается, либо получается полное безобразие. Ясно, что никакой «свободы, равенства и братства» там не было, как и не было марксистской борьбы классов – там все было по-другому. Мы должны признать, что понятие свободы, которым мы сейчас пользуемся, – это понятие, сформулированное в определенное время в определенных условиях. Не в этих категориях византийцы были свободны. Но это не была свобода либеральной демократии. У нас есть определенное понятие, разработанное для определенных целей. А мы его употребляем к типологически другому явлению.

Виталий Найшуль: Но почему такая богатая византийская культура не развила этот аппарат?

Алексей Лидов: Она развила. Мы просто не умеем читать эти тексты.

Вопрос из зала: Мы понимаем, что русские испытывали огромный пиетет перед византийским богатством и системой, связанной с церковью. Есть же описания русских, описания безумного восторга. При этом, отношение к грекам у русских было достаточно негативное. Сразу отметим, что нельзя ставить знак равенства между греками и византийцами. Греков значительная часть русских считала обманщиками, лицемерами, людьми крайне ненадежными. Периодически возникали слухи о греках как об отравителях. Такой восточноевропейский вариант Медичи. Все эти слухи все-таки имели под собой некоторые основания. До русских доходила информация о том, что происходило в Византии, о том, что большая часть императоров умерла не своей смерти. Отметим то, что можно было бы назвать культурой пыток – в этом смысле византийцам мало кто мог соответствовать. Значительная часть европейцев так пытать не умела.

Алексей Лидов: Какие у вас источники?

Вопрос из зала: На память не скажу. Объясните, пожалуйста, истоки этого негативного мифа.

Алексей Лидов: О пытках постарайтесь вспомнить – это очень важно для науки. По крайней мере, я ничего про это не знаю. Итак, что касается отрицательных коннотаций слова «Византия», то это в значительной части результат работы все тех же французских просветителей. А есть и свое, наше русское поэтическое отрицание Византии. Я очень люблю эту цитату из философски-поэтических размышлизмов Василия Розанова: «Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои прeдсмepтныe ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему». Что касается лукавых греков, то это популярный топос. Он существует и у болгар, и у русских. Но с моей точки зрения, объяснение здесь в том, что греки были просто умные, гораздо более образованные, чем те, кто считал их лукавыми. Но мне очень нравится, как эта традиция лукавых греков проявляется в современной культуре, в частности, в кинематографе. Мне довелось видеть несколько фильмов про возникновение Руси. И там всегда есть несколько лукавых, подлых греков. Но самое пикантное в том, что, когда вышел сериал «Крестоносцы», там такими героями-витязями оказались крестоносцы, которые борются с подлыми греками. Сериал российский. Если мы подумаем о нашей системе воспитания, о том, как это воспринимает школьник, конечно, его герой – крестоносец. Я недавно зашел в большой книжный магазин. И решил поинтересоваться, какие у них есть книги про Византию. Я думал, что мне выдадут целый список. Итог был потрясающий – ничего. Я подошел к книжным полкам и нашел полку книг про крестоносцев, ордена, тамплиеров и т. д. Книжный магазин тут явно не действует под влиянием масонов, происхождение которых иногда возводят к тамплиерам. Значит, востребованы крестоносцы, а не Византия, даже после такого скандала и замечательного пиара, который устроил Византии отец Тихон Шевкунов на центральном телевидении. Не помогло. Здесь стоит очень серьезный барьер. Здесь надо что-то делать. Это очень важно для нашего дальнейшего общения с Западной Европой. О чем идет речь? Очевидно, что мы не хотим идти в качестве второгодников в школу либеральной демократии и все время говорим, что у нас есть что-то свое. Но по результатам это выглядит неубедительно. Те не понимают, чего мы хотим, потому что для них очевидно, что, если мы и Европа, то недоразвитая. Я считаю, что необходимо создать европейский центр византийского наследия, который бы объяснял Западу эту систему ценностей. Но пока это, конечно, не более чем проекты.

Борис Долгин: Я не совсем понимаю, причем тут второгодник в школе либеральной демократии. Нам что, понимание Византии даст возможность строить свое общество? Вы же недавно сказали про опасность попыток воспроизведения социальных институтов Византии.

Алексей Лидов: Это не очень просто. Я сказал, что Византия очень плохо поддается копированию. Но при этом нам необходимо искать свою идентичность и искать ее именно в византийском направлении.

Борис Долгин: А эта идентичность может как-то противоречить построению либеральной демократии?

Алексей Лидов: Не то чтобы противоречить. Это другой институт. Это позволит нам выработать отношение к этой либеральной демократии, которая значительную часть нашего народа почему-то не устраивает. Дело не в недообразованности, не в том, что у нас дикая история. Здесь есть куда более серьезные моменты. И эта серьезность связана с инстинктивным пониманием другой идентичности.

Борис Долгин: То есть, нам необходимо как-то иначе построенное общество?

Алексей Лидов: Как глобальная цель – да.

Елена Матьязова: Спасибо за очень интересное выступление. У меня несколько вопросов. Первый. Коль скоро стоит вопрос о европейской идентичности, не стоит ли употреблять при описании византийской цивилизации термин «восточноевропейская цивилизация»? Второй вопрос касается Западной Европы. Ведет ли современный процесс активной исламизации Европы к потере идентичности? Можно ли в связи с этим процессом говорить о сохранении идентичности? И третий вопрос касается России. Если сложно копировать византийский опыт, можно ли говорить о том, что Россия унаследовала опыт Византии, о том, что опыт иконичности перешел в Россию? Или нужно говорить о попытках, возможно, неудавшихся попытках копирования?

Алексей Лидов: Понятие восточноевропейской идентичности мне не нравится, потому что оно какое-то непрочное. Что это такое? А Польша – это восточноевропейская страна? И как быть с греками, которые прямые наследники? К тому же, в западном контексте «восточноевропейское» значит «недоевропейское». Второе. Исламизация и потеря западноевропейской идентичности. Я бы сформулировал ваш вопрос как вопрос о потере западноевропейской христианской идентичности. О такой проблеме можно говорить. Здесь они оказались в заложниках у собственной политкорректности и идеологем французских просветителей. Платить за то приходится дорогой ценой. И все это происходит на фоне тотальной десакрализации многих стран Европы, когда церкви передаются под гимнастические залы, клубы по интересам и т. д. В связи с невостребованностью, конечно. Но есть и, например, Италия с активной церковной жизнью, где с европейской христианской идентичностью все в порядке. Это сложная ситуация. И проблема христианской идентичности там есть. Они сейчас пытаются выработать концепт мультикультурности для политкоректного отношения к христианству. Он настолько гибкий, что можем вместить в себя все.

Елена Матьязова: Можно ли говорить о том, что сохраняется культурная европейская идентичность при исламизации? То есть, входит ли христианство в понятие европейской идентичности как обязательный элемент?

Борис Долгин: Вообще христианство?

Елена Матьязова: Как основа культурных ценностей.

Алексей Лидов: Это спор для Европарламента и Совета Европы. Здесь базовый концепт не предполагает отрицания. Они не могут никуда деться. Если надо будет, они включат всех: ислам, даосов, буддистов и т. д. И третий вопрос. Конечно, Россия не смогла перенять это. Все попытки византизации России, в эпоху Ивана Грозного или неовизантийского проекта XIX века, потерпели крах. Сколько сил, денег и идей было в это вложено в XIX веке! До сих пор стоят колоссальные храмы, которые изнутри выглядят как византийские соборы, а снаружи – как русские храмы XVII века. Такие храмы выстроены по всей Европе – в Париже, Ницце, Флоренции, Копенгагене, Вене.

Елена Матьязова: А русская икона?

Алексей Лидов: Древняя русская икона – это наша главная связующая нить. Русская духовная культура вообще абсолютно византийская.

Вопрос из зала: Когда мы говорим о том, что с позиции европейского дискурса невозможно описание византийской реальности, здесь есть проблема изоляции. То же самое мы часто говорим, когда пытаемся изучить культуру египетскую, месопотамскую и т. д. Везде мы прибегаем к одному приему. Боюсь, что при попытке описать византийство таким, каким оно было на самом деле, мы впадем в эту традицию постоянного противопоставления европейского рационального и неевропейского иррационального. Вопрос такой. Вы видите специфические для самой Византии черты, которые при этом не отличались бы принципиально от таких дискурсов как китайский, египетский и т. д.?

Алексей Лидов: Спасибо. Оппозиция рациональный – иррациональный не византийская. Как только мы пытаемся ее применить, мы сразу никакого хорошего ответа не получаем. В лучшем случае мы приспособим это явление к другому дискурсу. Кстати, иррационального и в самой западно-европейской культуре выше крыши. Иконическое мне представляется фундаментальным понятием для описания византийской культуры. Насколько оно только византийское, не уверен. Но можно говорить о специфической византийской иконичности, которую можно отделить от другой. Икона – это образ-посредник, который служит средством коммуникации между мирами, а не просто иллюстрирующим изображением. Есть специфическая византийская иконичность, которую на Западе периодически вдруг открывали. Уже упомянутый мной сюжет об интересе к Византии в культуре XVII века имеет и свою архитектурную составляющую. Архитекторы барокко невероятно увлеклись Византией. И они пытались своими барочными средствами как-то приспособить византийские сюжеты. Мне представляется, что для нашей культуры византийское наследие – это главный фокус, который пока находится на периферии сознания. Вместо внимательных исследований этой важнейшей проблемы мы имеем далекую от реальности полемику либералов с почвенниками.

Борис Долгин: Вы сказали, что Византия – это некоторый фокус, но он присутствует на крайней периферии сознания. Вы не видите здесь противоречия?

Алексей Лидов: Он присутствует на периферии сознания. Мы тут больше чувствуем, чем способны что-то сформулировать в ясных понятиях.

Илья: Можно ли оценивать серьезный вклад в демонизацию Византии со стороны Римской Католической Церкви, особенно после IX века?

Алексей Лидов.
Фото Наташи Четвериковой 

Алексей Лидов: Думаю, что нет. Католическая Церковь всегда относилась внимательно и в целом сочувственно к Византии. Другой вопрос, к какой Византии. Я очень люблю такой пример. Многие из вас видели в современных католических храмах в качестве основного образа репродукцию или копию иконы Владимирской Богоматери. Они сейчас прекрасно понимают разницу между иконой и роскошной религиозной живописью. И они понимали это и в XV веке. Приведу пример. Вторая половина XV века, расцвет итальянского Возрождения. Великие художники. И в это время итальянцы закупают на Крите тысячи греческих икон. Сохранились контракты с критскими мастерскими. Итальянцы тогда прекрасно понимали, что это для красоты, а молиться надо на другое. Так что никакой зловещей роли Римской Католической Церкви в формировании мифа я не вижу. Он скорее формировался как антицерковный, если брать просветителей. Об этом и говорит Монтескье, о христианстве, которое привело к «растленной Византии».

Вопрос из зала: Спасибо за лекцию. Вы сказали, что, чтобы разрушить негативный миф о Византии, нужно выработать более адекватные понятия? Но будет ли нам так интересна Византия, переставшая быть мифом? Может быть, она обречена на мифологизацию, потому что такие тонкие вещи как иконическое сознание, скорее описываются образным языком, а не как-то иначе. И может быть, нам нужен новый миф о Византии, противоположенный и либеральному, и евразийскому?

Алексей Лидов: Спасибо за красивый вопрос. Я попробую дать красивый ответ. Мне кажется, что любой процесс познания – это всегда мифотворчество и в то же время демифологизация. Я не претендую на то, чтобы эта лекция воспринималась как истина в последней инстанции. Скорее я попытался создать новый миф. Это шаг вперед по сравнению со старым.

Борис Долгин: Всегда есть проблема языка. Очень многие близкие нам эксперты, ученые много о ней говорят. Нахождение оптимального языка описания каждого из объектов очень важно. Но здесь есть опасность. Если каждая культура будет создавать для себя свой язык описания, возникает проблема: она будет принципиально непонимаема для других культур. Существует проблема перевода.

Алексей Лидов: Это насущная задача российской культуры. Задача объяснения себе, а потом и миру того, в чем состоит наша европейская идентичность. Это процесс, но он должен начаться. Проблема должна быть осознана обществом. К этому могут подключиться и государственные структуры, поощряя процесс познания и движения в этом направлении.

Борис Долгин: Но исследования, не останавливающиеся на словах, что культура может быть описана только на языке этой культуры.

Алексей Лидов: Естественно. Я как раз пытаюсь найти некий компромисс – на языке западноевропейского дискурса рассказать о том, чего в этом дискурсе не было.

Борис Долгин: Спасибо большое.

 

В циклах «Публичные лекции «Полит.ру» и «Публичные лекции «Полiт.ua» выступили:

• Михаил Гельфанд. Биоинформатика: молекулярная биология между пробиркой и компьютером
• Дмитрий Тренин. Россия и новая Восточная Европа
• Константин Северинов. Наследственность у бактерий: от Ламарка к Дарвину и обратно
• Мирослав Попович. Проблема ментальности
• Михаил Черныш, Елена Данилова. Люди в Шанхае и Петербурге: эпоха больших перемен
• Евгений Сверстюк. Диссидентсво – вечный феномен
• Мария Юдкевич. Где родился, там и пригодился: кадровая политика университетов
• Николай Андреев. Математические этюды – новая форма традиции
• Дмитрий Тренин. Модернизация внешней политики России
• Дмитрий Бак. «Современная» русская литература: смена канона
• Сергей Попов. Гипотезы в астрофизике: чем темное вещество лучше НЛО?
• Вадим Скуратовский. Киевская литературная среда 60-х – 70-х годов прошлого века
• Владимир Дворкин. Стратегические вооружения России и Америки: проблемы сокращения
• Павел Уваров. Реванш социальной истории
• Алексей Лидов. Византийский миф и европейская идентичность
• Наталья Яковенко. Концепция нового учебника украинской истории
• Андрей Ланьков. Модернизация в Восточной Азии, 1945 — 2010 гг.
• Роман Лейбов. Современная литература и Интернет
• Сергей Случ. Зачем Сталину был нужен пакт о ненападении с Гитлером
• Гузель Улумбекова. Уроки реформ российского здравоохранения
• Джошуа Райт. Антитраст: экономисты против политиков
• Рубен Мнацаканян. Высшее образование после перелома
• Андрей Рябов. Промежуточные итоги и некоторые особенности постсоветских трансформаций
• Владимир Четвернин. Современная юридическая теория либертаризма
• Николай Дронин. Изменение глобального климата и Киотский протокол: итоги десятилетия
• Юрий Пивоваров. Исторические корни русской политической культуры
• Александр Филиппов. Дискурсы о государстве
• Юрий Пивоваров. Эволюция русской политической культуры
• Павел Печенкин. Документальное кино как гуманитарная технология
• Вадим Радаев. Революция в торговле: влияние на жизнь и потребление
• Егор Гайдар. Смуты и институты
• Анатолий Вишневский. Конец североцентризма
• Алек Эпштейн. Почему не болит чужая боль? Память и забвение в Израиле и в России
• Татьяна Черниговская. Как мы мыслим? Разноязычие и кибернетика мозга
• Сергей Алексашенко. Год кризиса: что случилось? что сделано? чего ждать?
• Алексей Миллер. Историческая политика: update
• Владимир Пастухов. Сила взаимного отталкивания: Россия и Украина — две версии одной трансформации
• Александр Юрьев. Психология человеческого капитала в России
• Андрей Зорин. Гуманитарное образование в трех национальных образовательных системах
• Александр Аузан. Национальная формула модернизации
• Владимир Плунгян. Почему современная лингвистика должна быть лингвистикой корпусов
• Никита Петров. Преступный характер сталинского режима: юридические основания
• Сергей Чебанов. Рефренность мира
• Андрей Зубов. Восточноевропейский и послесоветский пути возвращения к плюралистической государственности
• Виктор Живов. Русский грех и русское спасение
• Виктор Вахштайн. Конец социологизма: перспективы социологии науки
• Теодор Шанин. О жизни и науке
• Яков Паппэ. Российский крупный бизнес в период кризиса
• Евгений Онищенко. Конкурсная поддержка науки: как это происходит в России
• Николай Петров. Российская политическая механика и кризис
• Александр Аузан. Общественный договор: взгляд из 2009 года
• Сергей Гуриев. Как изменит кризис мировую экономику и экономическую науку
• Александр Асеев. Академгородки как центры науки, образования и инноваций в современной России
• Олег Мудрак. Язык во времени. Классификация тюркских языков
• Тамара Морщакова. Правосудие: результаты и перспективы реформ
• Амитай Этциони. Новая глобальная архитектура: механизмы перехода
• Ростислав Капелюшников. Конец российской модели рынка труда
• Сергей Иванов. Второй Рим глазами Третьего: Эволюция образа Византии в российском общественном сознании
• Даниил Александров. Школа как место национальной сборки
• Евгений Гонтмахер. Социальная политика в контексте российского кризиса
• Вадим Волков. Трансформация российского государства после 2000 года
• Лев Лифшиц. Что и зачем мы охраняем? Ценностная структура объекта культурного наследия
• Максим Кронгауз. Язык и коммуникация: новые тенденции
• Павел Уваров. У истоков университетской корпорации
• Владимир Бобровников. Безбожники рисуют ислам: советская (анти)религиозная пропаганда в комментариях востоковеда
• Владислав Иноземцев. Сценарии посткризисного развития России
• Алексей Левинсон. Средний класс и кризис
• Марина Бутовская. Эволюционные основы агрессии и примирения у человека
• Николай Розов. Циклы истории России: порождающий механизм и контекст мировой динамики
• Алексей Миллер. Понятие «нация» и «народность» в России XIX века
• Леонид Ионин. Социокультурные последствия кризиса
• Елена Зубкова. Сталинский проект в Прибалтике
• Александр Долгин. Перепроизводство свободы как первопричина кризиса
• Публичное обсуждение. Климатический кризис: вызов России и миру
• Татьяна Черниговская. Язык и сознание: что делает нас людьми?
• Георгий Касьянов. «Национализация» истории в Украине
• Игорь Кон. Раздельное обучение: плюсы и минусы
• Константин Сонин. Экономика финансового кризиса
• Адам Михник. Польша, Россия, Европа
• Ольга Бессонова. Образ будущего России в контексте теории раздаточной экономики
• Александр Кынев. Результаты региональных выборов и тенденции политического процесса
• Александр Аузан. Национальные ценности и российская модернизация: пересчет маршрута
• Леонид Григорьев. Как нам жить с мировым финансовым кризисом
• Евсей Гурвич. Институциональные факторы экономического кризиса
• Дмитрий Тренин. Мир после Августа
• Анатолий Ремнев. Азиатские окраины Российской империи: география политическая и ментальная
• Светлана Бурлак. О неизбежности происхождения человеческого языка
• Лев Гудков. Проблема абортивной модернизации и морали
• Евгений Штейнер. Ориентальный миф и миф об ориентализме
• Михаил Цфасман. Судьбы математики в России
• Наталья Душкина. Понятие «подлинности» и архитектурное наследие
• Сергей Пашин. Какой могла бы быть судебная реформа в современной России
• Ольга Крыштановская. Российская элита на переходе
• Эмиль Паин. Традиции и квазитрадиции: о природе российской «исторической колеи»
• Григорий Ревзин. Современная московская архитектура
• Алексей Миллер. «Историческая политика» в Восточной Европе: плоды вовлеченного наблюдения
• Светлана Боринская. Молекулярно-генетическая эволюция человека
• Михаил Гельфанд. Геномы и эволюция
• Джонатан Андерсон. Экономический рост и государство в Китае
• Кирилл Еськов. Палеонтология и макроэволюция
• Элла Панеях. Экономика и государство: подходы социальных наук
• Сергей Неклюдов. Предмет и методы современной фольклористики
• Владимир Гельман. Трансформация российской партийной системы
• Леонид Вальдман. Американская экономика: 2008 год
• Сергей Зуев. Культуры регионального развития
• Публичное обсуждение. Как строить модернизационную стратегию России
• Григорий Померанц. Возникновение и становление личности
• Владимир Кантор. Российское государство: империя или национализм
• Евгений Штейнер. Азбука как культурный код: Россия и Япония
• Борис Дубин. Культуры современной России
• Андрей Илларионов. Девиация в общественном развитии
• Михаил Блинкин. Этиология и патогенез московских пробок
• Борис Родоман. Автомобильный тупик России и мира
• Виктор Каплун. Российский республиканизм как социо-культурная традиция
• Александр Аузан. Национальные ценности и конституционный строй
• Анатолий Вишневский. Россия в мировом демографическом контексте
• Татьяна Ворожейкина. Власть, собственность и тип политического режима
• Олег Хархордин. Что такое республиканская традиция
• Сергей Рыженков. Российский политический режим: модели и реальность
• Михаил Дмитриев. Россия-2020: долгосрочные вызовы развития
• Сергей Неклюдов. Гуманитарное знание и народная традиция
• Александр Янов. Николай Данилевский и исторические перспективы России
• Владимир Ядов. Современное состояние мировой социологии
• Дмитрий Фурман. Проблема 2008: общее и особенное в процессах перехода постсоветских государств
• Владимир Мартынов. Музыка и слово
• Игорь Ефимов. Как лечить разбитые сердца?
• Юхан Норберг. Могут ли глобальные угрозы остановить глобализацию?
• Иванов Вяч. Вс. Задачи и перспективы наук о человеке
• Сергей Сельянов. Кино 2000-х
• Мария Амелина. Лучше поздно чем никогда? Демократия, самоуправление и развитие в российской деревне
• Алексей Лидов. Иеротопия. Создание сакральных пространств как вид художественого творчества
• Александр Аузан. Договор-2008: новый взгляд
• Энн Эпплбаум. Покаяние как социальный институт
• Кристоф Агитон. Сетевые сообщества и будущее Интернет технологий. Web 2.0
• Георгий Гачев. Национальные образы мира
• Дмитрий Александрович Пригов. Культура: зоны выживания
• Владимир Каганский. Неизвестная Россия
• Алексей Миллер. Дебаты о нации в современной России
• Алексей Миллер. Триада графа Уварова
• Алексей Малашенко. Ислам в России
• Сергей Гуриев. Экономическая наука в формировании институтов современного общества
• Юрий Плюснин. Идеология провинциального человека: изменения в сознании, душе и поведении за последние 15 лет
• Дмитрий Бак. Университет XXI века: удовлетворение образовательных потребностей или подготовка специалистов
• Ярослав Кузьминов. Состояние и перспективы гражданского общества в России
• Андрей Ланьков. Естественная смерть северокорейского сталинизма
• Владимир Клименко. Климатическая сенсация. Что нас ожидает в ближайшем и отдаленном будущем?
• Михаил Юрьев. Новая Российская империя. Экономический раздел
• Игорь Кузнецов. Россия как контактная цивилизация
• Андрей Илларионов. Итоги пятнадцатилетия
• Михаил Давыдов. Столыпинская аграрная реформа: замысел и реализация
• Игорь Кон. Мужчина в меняющемся мире
• Александр Аузан. Договор-2008: повестка дня
• Сергей Васильев. Итоги и перспективы модернизации стран среднего уровня развития
• Андрей Зализняк. Новгородская Русь (по берестяным грамотам)
• Алексей Песков. Соревновательная парадигма русской истории
• Федор Богомолов. Новые перспективы науки
• Симон Шноль. История российской науки. На пороге краха
• Алла Язькова. Южный Кавказ и Россия
• Теодор Шанин, Ревекка Фрумкина и Александр Никулин. Государства благих намерений
• Нильс Кристи. Современное преступление
• Даниэль Дефер. Трансфер политических технологий
• Дмитрий Куликов. Россия без Украины, Украина без России
• Мартин ван Кревельд. Война и современное государство
• Леонид Сюкияйнен. Ислам и перспективы развития мусульманского мира
• Леонид Григорьев. Энергетика: каждому своя безопасность
• Дмитрий Тренин. Угрозы XXI века
• Модест Колеров. Что мы знаем о постсоветских странах?
• Сергей Шишкин. Можно ли реформировать российское здравоохранение?
• Виктор Полтерович. Искусство реформ
• Тимофей Сергейцев. Политическая позиция и политическая деятельность
• Алексей Миллер. Империя Романовых и евреи
• Григорий Томчин. Гражданское общество в России: о чем речь
• Александр Ослон: Общественное мнение в контексте социальной реальности
• Валерий Абрамкин. «Мента тюрьма корежит круче арестанта»
• Александр Аузан. Договор-2008: критерии справедливости
• Александр Галкин. Фашизм как болезнь
• Бринк Линдси. Глобализация: развитие, катастрофа и снова развитие…
• Игорь Клямкин. Приказ и закон. Проблема модернизации
• Мариэтта Чудакова. ХХ век и ХХ съезд
• Алексей Миллер. Почему все континентальные империи распались в результате I мировой войны
• Леонид Вальдман. Американская экономика: 2006 год
• Эдуард Лимонов. Русская литература и российская история
• Григорий Гольц. Происхождение российского менталитета
• Вадим Радаев. Легализация бизнеса: баланс принуждения и доверия
• Людмила Алексеева. История и мировоззрение правозащитного движения в СССР и России
• Александр Пятигорский. Мифология и сознание современного человека
• Александр Аузан. Новый цикл: Договор-2008
• Николай Петров. О регионализме и географическом кретинизме
• Александр Архангельский. Культура как фактор политики
• Виталий Найшуль. Букварь городской Руси. Семантический каркас русского общественно-политического языка
• Даниил Александров. Ученые без науки: институциональный анализ сферы
• Евгений Штейнер. Япония и японщина в России и на Западе
• Лев Якобсон. Социальная политика: консервативная перспектива
• Борис Салтыков. Наука и общество: кому нужна сфера науки
• Валерий Фадеев. Экономическая доктрина России, или Почему нам придется вернуть глобальное лидерство
• Том Палмер. Либерализм, Глобализация и проблема национального суверенитета
• Петр Мостовой. Есть ли будущее у общества потребления?
• Илья Пономарев, Карин Клеман, Алексей Цветков. Левые в России и левая повестка дня
• Александр Каменский. Реформы в России с точки зрения историка
• Олег Мудрак. История языков
• Григорий Померанц. История России в свете теории цивилизаций
• Владимир Клименко. Глобальный Климат: Вчера, сегодня, завтра
• Евгений Ясин. Приживется ли у нас демократия
• Татьяна Заславская. Человеческий фактор в трансформации российского общества
• Даниэль Кон-Бендит. Культурная революция. 1968 год и «Зеленые»
• Дмитрий Фурман. От Российской империи до распада СНГ
• Рифат Шайхутдинов. Проблема власти в России
• Александр Зиновьев. Постсоветизм
• Анатолий Вишневский. Демографические альтернативы для России
• Вячеслав Вс. Иванов. Дуальные структуры в обществах
• Яков Паппэ. Конец эры олигархов. Новое лицо российского крупного бизнеса
• Альфред Кох. К полемике о «европейскости» России
• Леонид Григорьев. «Глобус России». Экономическое развитие российских регионов
• Григорий Явлинский. «Дорожная карта» российских реформ
• Леонид Косалс. Бизнес-активность работников правоохранительных органов в современной России
• Александр Аузан. Гражданское общество и гражданская политика
• Владислав Иноземцев. Россия и мировые центры силы
• Гарри Каспаров. Зачем быть гражданином (и участвовать в политике)
• Андрей Илларионов. Либералы и либерализм
• Ремо Бодеи. Политика и принцип нереальности
• Михаил Дмитриев. Перспективы реформ в России
• Антон Данилов-Данильян. Снижение административного давления как гражданская инициатива
• Алексей Миллер. Нация и империя с точки зрения русского национализма. Взгляд историка
• Валерий Подорога. Философия и литература
• Теодор Шанин. История поколений и поколенческая история России
• Валерий Абрамкин и Людмила Альперн. Тюрьма и Россия
• Александр Неклесcа. Новый интеллектуальный класс
• Сергей Кургинян. Логика политического кризиса в России
• Бруно Гроппо. Как быть с «темным» историческим прошлым
• Глеб Павловский. Оппозиция и власть в России: критерии эффективности
• Виталий Найшуль. Реформы в России. Часть вторая
• Михаил Тарусин. Средний класс и стратификация российского общества
• Жанна Зайончковская. Миграционная ситуация современной России
• Александр Аузан. Общественный договор и гражданское общество
• Юрий Левада. Что может и чего не может социология
• Георгий Сатаров. Социология коррупции (к сожалению, по техническим причинам большая часть записи лекции утеряна)
• Ольга Седакова. Посредственность как социальная опасность
• Алесандр Лившиц. Что ждет бизнес от власти
• Евсей Гурвич. Что тормозит российскую экономику
• Владимир Слипченко. К какой войне должна быть готова Россия
• Владмир Каганский. Россия и регионы — преодоление советского пространства
• Борис Родоман. Россия — административно-территориальный монстр
• Дмитрий Орешкин. Судьба выборов в России
• Даниил Дондурей. Террор: Война за смысл
• Алексей Ханютин, Андрей Зорин «Водка. Национальный продукт № 1»
• Сергей Хоружий. Духовная и культурная традиции России в их конфликтном взаимодействии
• Вячеслав Глазычев «Глубинная Россия наших дней»
• Михаил Блинкин и Александр Сарычев «Российские дороги и европейская цивилизация»
• Андрей Зорин «История эмоций»
• Алексей Левинсон «Биография и социография»
• Юрий Шмидт «Судебная реформа: успехи и неудачи»
• Александр Аузан «Экономические основания гражданских институтов»
• Симон Кордонский «Социальная реальность современной России»
• Сергей Сельянов «Сказки, сюжеты и сценарии современной России»
• Виталий Найшуль «История реформ 90-х и ее уроки»
• Юрий Левада «Человек советский»
• Олег Генисаретский «Проект и традиция в России»
• Махмут Гареев «Россия в войнах Х

Именование Византийской империи

Цель обучения

• Опишите отличительные черты Византийской империи

Ключевые моменты

• В то время как Западная Римская империя пала в 476 году нашей эры, Восточная Римская империя с центром в Константинополе выжила и процветала.
• После гораздо более позднего падения Восточной Римской империи в 1453 году нашей эры западные ученые начали называть ее «Византийской империей», чтобы подчеркнуть ее отличие от более ранней, латиноязычной Римской империи, центром которой был Рим.
• «Византийская империя» в настоящее время является стандартным термином, используемым историками для обозначения Восточной Римской империи.
• Хотя Византийская империя на протяжении большей части своей истории имела многоэтнический характер и сохраняла романо-эллинистические традиции, ее отождествляли со все более преобладающим греческим элементом и собственными уникальными культурными событиями.

Условия

Константинополь

Бывшая Византия, столица Византийской империи, основанная ее первым императором Константином Великим.(Сегодня город известен как Стамбул.)

Византийская империя, иногда называемая Восточной Римской империей, была продолжением Римской империи на востоке в период поздней античности и средневековья, когда ее столицей был Константинополь (современный Стамбул, первоначально основанный как Византия). Он пережил фрагментацию и падение Западной Римской империи в V веке нашей эры и продолжал существовать еще тысячу лет, пока не попал в руки османских турок в 1453 году.На протяжении большей части своего существования империя была самой мощной экономической, культурной и военной силой в Европе. И «Византийская империя», и «Восточная Римская империя» — это историографические термины, созданные после конца царства; его граждане продолжали называть свою империю Римской империей и считали себя римлянами. Хотя люди, жившие в Восточной Римской империи, называли себя римлянами, они отличались своим греческим наследием, православным христианством и региональными связями.Со временем культура Восточной Римской империи трансформировалась. Греческий заменил латынь как язык империи. Христианство стало более важным в повседневной жизни, хотя языческое римское прошлое все еще оказывало влияние.

Несколько знаменательных событий с 4 по 6 века знаменуют переходный период, во время которого греческий восток Римской империи и латинский запад разделились. Константин I (годы правления 324–337) реорганизовал империю, сделал Константинополь новой столицей и узаконил христианство.При Феодосии I (годы правления 379–395) христианство стало официальной государственной религией империи, а другие религиозные обряды были запрещены. Наконец, во время правления Ираклия (годы правления 610–641) военная и административная база империи были реструктурированы, и вместо латыни был принят греческий язык. Таким образом, хотя римское государство продолжалось и традиции римского государства сохранялись, современные историки отличают Византию от древнего Рима, поскольку он был сосредоточен в Константинополе, ориентировался на греческую, а не на латинскую культуру и характеризовался православным христианством.

Подобно тому, как Византийская империя представляла собой политическое продолжение Римской империи, византийское искусство и культура развивались непосредственно из искусства Римской империи, которое само находилось под сильным влиянием древнегреческого искусства. Византийское искусство никогда не упускало из виду это классическое наследие. Например, столица Византии Константинополь была украшена большим количеством классических скульптур, хотя со временем они стали предметом некоторого недоумения для ее жителей. И действительно, искусство, созданное во время Византийской империи, хотя и отмечалось периодическими возрождениями классической эстетики, было, прежде всего, отмечено развитием новой эстетики.Таким образом, хотя Византийская империя имела многоэтнический характер на протяжении большей части своей истории и сохраняла романо-эллинистические традиции, западные и северные современники отождествляли ее с все более преобладающим греческим элементом и собственными уникальными культурными разработками.

Карта Константинополя, столицы и города-основателя Византийской империи, составленная в 1422 году н.э. флорентийским картографом Кристофором Буондельмонти. Это самая старая из сохранившихся карт города и единственная карта, созданная до турецкого завоевания города в 1453 году нашей эры.

Первое использование термина «Византийский» для обозначения последних лет существования Римской империи было в 1557 году, когда немецкий историк Иероним Вольф опубликовал свою работу « Corpus Historiæ Byzantinæ », сборник исторических источников. Этот термин происходит от «Византия» — названия города Константинополь до того, как он стал столицей Константина. С этого момента это старое название города редко использовалось, кроме как в историческом или поэтическом контексте. Однако только в середине 19 века этот термин стал широко использоваться в западном мире; название «Византийская империя» помогло подчеркнуть ее отличия от более ранней латиноязычной Римской империи, центром которой был Рим.

Термин «византийский» был также полезен для многих западноевропейских государств, которые также утверждали, что они являются истинными преемниками Римской империи, поскольку он использовался для делегитимации притязаний византийцев как истинных римлян. В наше время термин «византийский» также приобрел уничижительное значение, используемое для описания чрезмерно сложных или загадочных вещей. «Византийская дипломатия» стала означать чрезмерное использование обмана и закулисных манипуляций. Все они основаны на средневековых стереотипах о Византийской империи, которые возникли, когда западные европейцы вступили в контакт с византийцами и были озадачены их более структурированным правительством.

Не существовало такого различия в исламском и славянском мирах, где империя более прямо рассматривалась как продолжение Римской империи. В исламском мире Римская империя была известна прежде всего как Рим. Название millet-i Rm, или «римская нация», использовалось османами в течение 20-го века для обозначения бывших подданных Византийской империи, то есть православной христианской общины в пределах османских владений.

Византийская империя Хронология

Изображение баннера: Мозаичная икона Богородицы Эпискепсис, Константинополь, конец 13 века, стеклянные, золотые и серебряные мозаики, Афины, Византийский и христианский музей

313-1453 нашей эры

313 Император Константин I дает свободу вероисповедания, прекращая гонения на христиан

330 Посвящение Константинополя (Стамбула) новой столице Римской империи

380 Император Феодосий I объявляет христианство официальной религией империи

395 Империя разделена на две отдельные половины, Восточную и Западную

410 Аларих Вестготов увольняет Рим

429–431 Вандалы завоевывают Северную Африку

452 Аттила Гунн вторгается в Италию

455 Мешок вандалов Рим

476 Остготы низложили последнего римского императора на Западе

527–565 Правление Юстиниана I; строит церковь Святой Софии; кодифицирует римское право; завоевывает Северную Африку, Сицилию и Италию. Византийская империя, c.400 Византия во время правления Юстиниана Византия, ок. 800 Византия, ок. 1050 Византия, ок. 1270

568 Лангобарды, германское племя, вторгаются в Италию

г. 570 Рождение Мухаммеда, пророка ислама

614 Персы захватывают Иерусалим

627 Император Ираклий побеждает персов в Ниневии

634–638 Арабское завоевание Сирии

640 Арабское завоевание Египта

754 Император Константин V запрещает изготовление религиозных изображений (иконоборчество)

762 Основание Багдада халифом Аббасидом-Мансуром

800 Папа Лев III короновал Карла Великого императором Священной Римской империи в Риме

843 Восстановлено почитание религиозных образов, окончание иконоборчества

867–1056 Македонская династия

988 Средневековое славянское государство Киевская (или Киевская) Русь принимает христианство в качестве официальной религии во время правления князя Владимира (г.980-1015)

1054 Великий раскол между Православной и Римско-католической церквями

1071 Битва при Манцикерте; Турки-сельджуки побеждают византийцев в Малой Азии

1081–1185 Комнинская династия

1096–1099 Первый крестовый поход; Иерусалим взят у турок-сельджуков

г.

1187 Саладин, султан Египта и Сирии, возвращает Иерусалим

1204–1261 Константинопольская Латинская империя

1204 Четвертый крестовый поход; крестоносцы разграбляют и оккупируют Константинополь, раздел империи

г.

1261 Император Михаил VIII Палеолог восстанавливает византийский трон

1329 Малая Азия захвачена турками-османами

1453 Константинополь попадает под власть османского султана Мехмеда II

Amazon.com: Древние цивилизации: полный обзор истории инков, Византийской империи, истории майя и мифологии майя (Audible Audio Edition): Eric Brown, John B Leen, Eric Brown: Audible Audiobooks

Откройте для себя историю древних цивилизаций и то, как они жили! В этот набор входят три книги: Инки , Цивилизация майя и Византийская Империя .

Инки

Вы всегда хотели узнать о великой Империи инков, но ваши учителя отказывались слушать? Вы путаете инков, ацтеков и майя? Вы хотите узнать, чем инки отличались от своих мезоамериканских предшественников? Могли бы вы хотя бы нарисовать Империю инков на карте? Обо всем этом и многом другом мы расскажем в этой аудиокниге!

Внутри этой книги вы найдете:

• Как империя выросла из таких скромных и враждебных начал
• Географическое положение империи
• Углубленный взгляд на богов инков
• Ужасная гражданская война
• Конкистадоры
• И многое другое

Цивилизация майя

Эта книга начинается с истории развития майя в древние эпохи.

Внутри этой книги вы найдете следующее:

• История народа майя и место, откуда началась и расширилась их цивилизация.
• Как название «майя» стало использоваться для этих людей
• Результаты испанского завоевание Мезоамерики и что это значило для майя
• Почему археологи считают, что империя майя пала
• И многое другое!

Византийская империя

История Византийской империи повествует о монументальных победах и столь же значительных поражениях — о фениксе, который снова и снова восстает из пепла, пока чудеса просто не исчерпываются.

В этой книге вы узнаете о:

• Разделении востока и запада
• Падение Рима
• Золотой век Юстиниана
• Иконоборчество
• Крестовые походы
• Последнее падение
• И многое другое

Не ждите больше времени, чтобы насладиться этой информацией. Получите копию Ancient Civilizations прямо сейчас!

Византийская история Путинской Российской империи

Во время зимних Олимпийских и Паралимпийских игр в этом году из-за запрета на использование допинга

российских спортсмена выделялись своей нейтральной окраской.

Однако в Ванкувере в 2010 году и в Сочи в 2014 году на олимпийских футболках России был виден двуглавый орел, а на футболках Канады — кленовый лист.

Этот двуглавый орел не является современным изобретением. Это «Византийский».

Орел был, если вернуться на 1800 лет назад, имперским символом Византийской империи. Он по-прежнему составляет основу православного христианства — греческого, русского, украинского, румынского — во всем мире.

Россия не упускает из виду важность этой Византийской империи. Однако оно подавлялось западным историческим образованием.

Он был подавлен, потому что он смотрит на восток, а здесь, на западе, нет.

Что такое Византия?

Короче говоря, Византия была Римом.

В частности, Византия была Римом, который существовал после того, как Константин I (306-337 гг. Н.э.) повернул римский мир от его «языческих» корней к христианству, и после того, как город Рим перестал быть столицей Римской империи в 330 году нашей эры. .

Падение Константинополя в 1453 году турками-османами под предводительством Мехмеда II изображено на диораме Стамбульского военного музея (Askerî Müze), Турция. (Shutterstock)

Византия была древнегреческим городом, который был перестроен с самого основания и стал имперской столицей при Константине I. Эта империя простиралась от Атлантического океана до всего Средиземного моря, включая то, что мы считаем сегодня северной Африкой, Средиземным морем. Восток, Турция, восточная и западная Европа, простирающаяся до Черного моря.

Константинополь, ныне Стамбул, был сердцем Рима — Византии — с 330 по 1453 год нашей эры.

Москва как третий Рим

Так зачем же российским спортсменам носить византийские орлы на гербах своей формы?

Проще говоря: Москва хочет быть третьим Римом.

Александр Овечкин в российской футболке на зимних Олимпийских играх в Ванкувере. Двуглавый орел является важным символом для России, хотя Запад неправильно понимает его значение.(AP Photo / Крис О’Мира)

Когда Константинополь был завоеван после 11 веков римской столицы турками-османами под предводительством Мехмеда II в 1453 году, Россия стала центральной частью Византийского союза.

Русский царь — производное от латинского «Цезарь» или имперский правитель — взял на себя или предполагал роль имперского главы Римской империи.

После большевистской революции и создания коммунистической светской Объединенной Советской Социалистической Республики в 1922 году это имперское наследие было в значительной степени утрачено.

Возвращение наследства

В новейшей истории историки возвращаются к этой византийской истории и ее русскому наследию. При Владимире Путине история России в основном была византийской.

Путин связывает Россию с Византией способами, которые очевидны для стран с православным наследием, но не обязательно очевидны для остального мира.

Византия имеет значение. Имеет значение, если мы хотим ассоциировать Россию сегодня с имперской Россией в ее зените.

Если вы узнаете двуглавого орла Византии, русская форма за последнее десятилетие имеет большой смысл. Если вы этого не сделаете, важно спросить, почему этот символ не имеет такого резонанса, как серп и молот или кленовый лист.

Россия возвращает наследие Византии. Рима. Древности. Православного христианства. Это не угроза. Но вот почему Византия имеет значение.

Подавление в западной истории

Как педагог, член педагогического колледжа Онтарио и заместитель декана аспирантуры и исследований в Королевском университете, я считаю, что эта история имеет значение.

Несколько лет назад, когда я начал свою академическую карьеру в Университете Нью-Брансуика во Фредериктоне, я изо всех сил пытался найти способ сделать преподавание социальных наук значимым для будущих учителей, которые составляли подавляющее большинство студентов, с которыми я работал.

Я разработал схему, грубую в ретроспективе, чтобы они заняли положение учеников, которых они будут учить, то есть учеников начальной школы, которых мы просим узнать о средневековье и классических цивилизациях.

Гора Афон, где сохранились 20 монастырей и учебных домов, основанных в византийский период.(Теодор Христу), автор предоставил

Я не бросаю вызов этим предметам, как бы они ни были широко распространены, в учебных программах по всей Канаде. Однако причина их включения в различные учебные программы неясна. Мне непонятно, почему каждый ученик Онтарио создает средневековый герб в 4-м классе, и не только потому, что это свидетельствует о предвзятости западноевропейских учебных программ.

Я попросил каждого кандидата в учителя принять участие в исследовательском проекте, посвященном истории Византии.Почему? Поместить каждого будущего учителя в положение, в которое их просят поставить своих учеников.

Ложь в наших учебниках истории

Неожиданно, проводя этот проект, я узнал, что наши учебники лгут.

Во всех публикациях, которые я мог найти, касающихся истории образования, философии образования и образовательных «основ» (термин, включающий социологию), Византия не упоминалась.

Общее историческое повествование включает: Китай (но лишь иногда), Грецию, Рим, «темные» или «средневековые» века, Возрождение, Просвещение и современность.

Историки периодизируют. Они искусственно создают пространство и контекст, которые позволяют им оглядываться назад и говорить о вещах, которые остаются неизменными, и о вещах, которые со временем меняются. Династии и конфедерации возникают, меняются, падают и развиваются.

И мы подавляем византийскую историю.

В учебниках, на которые я ссылаюсь, говорится, что Рим был завоеван в 476 году нашей эры. Это неправда. В этот день был завоеван город Рим, но он давно перестал быть столицей империи.

В лучшем случае Рим был важен для памяти, сознания и для западной части Рима, которая в основном говорила на латыни (в отличие от восточных частей Империи, которые были «эллинизированы» со времен Александра Великого, это означает, что они были в основном греками в лингвистических и культурных терминах).

Византия жива и здорова

Опять же — мы подавляем Византию, потому что она смотрит на восток, а мы нет.

Византия прислушивается к России, которая изображается коррумпированной в спортивной и политической сферах.

Это указывает на Грецию, которая находится в невыгодном экономическом положении и борется под гнетом строгой экономии и озабоченности по поводу своей бухгалтерии.

Иверский монастырь, построенный между 980-983 годами нашей эры, чьи библиотечные фонды содержат более 20 000 книг и 2 000 рукописей византийской эпохи. (Теодор Христу), автор предоставил

Это отсылка к бывшему советскому блоку и Балканам, которые все еще пытаются найти свою идентичность.

Он отражает «ориентализм», который многозначительно определил Эдвард Саид, — покровительственное изображение восточных земель западными европейцами, чьи взгляды были одновременно имперскими и колониальными.Саид говорил конкретно о Ближнем Востоке, но, опять же, этот регион мира был жизненно важной частью римского и византийского миров.

Византия жива и здорова. Византию нельзя найти на карте, но культура ее сохраняется. Я побывал в монастырях, библиотеках и церквях Греции, Кипра, Турции и Северной Америки. Он присутствует в конституциях стран, в литературных традициях и поэтическом воображении миллионов, в мировоззрении более 250 миллионов человек.

Византия также существует как пропоганда — как исторический мост между историческими пространствами и географическими континентами.

Все это мы знаем, и все же у нас нет ориентиров в наших учебниках истории, как и у наших будущих учителей и учеников.

Греческое и римское искусство | Музей изящных искусств, Бостон

Крыло Джорджа Д. и Марго Беракис Министерства иностранных дел претерпевает амбициозные и захватывающие преобразования. Открытие осенью 2021 года пять галерей на уровне 2 крыла станет грандиозным входом в коллекцию музея греческого и римского искусства — одной из лучших и самых всеобъемлющих в мире — и новым домом для коллекции византийского искусства.В этих галереях представлены одни из самых старых работ в коллекции МИД, но они рассказывают новые истории, отражая наше время через искусство прошлого. Благодаря свежеприготовленным пространствам с естественным освещением, инновационными дисплеями, интерактивными впечатлениями и захватывающими воспоминаниями о древнегреческом храме и византийской церкви посетители всех возрастов могут узнать о наследии этих древних культур и понять их актуальность сегодня.

Раннее греческое искусство

Эта большая галерея посвящена раннему греческому искусству с момента его зарождения в конце 10 века до нашей эры до персидских войн (479 год до нашей эры).Он знакомит с двумя ключевыми достижениями в геометрическом и архаическом искусстве — новыми способами изображения человеческого тела и зарождением повествования — исследуя их в хронологическом порядке и демонстрируя, как достижения классического периода уходят корнями в эти новаторские более ранние периоды. Группы объектов, которые сосредоточены на конкретных городах-государствах и регионах, а также карта со встроенными произведениями искусства, демонстрируют напряженность в этот период становления между давними местными визуальными словарями и новыми идеями и технологиями, с которыми греки столкнулись по мере расширения своего мира за счет торговли и миграции.Художественные разработки и техники этой эпохи — одна из которых представлена ​​в галерее в первом анимационном видео Министерства иностранных дел « Как сделать афинскую вазу » — легли в основу работ, найденных в близлежащих галереях, включая «Повседневная жизнь в древности». Греция »,« Гомер и эпосы »,« Дионис и симпозиум »,« Театр и перформанс »и« Древние монеты ».

Галерея 213

Боги и Богини

«Боги и богини» знакомит посетителей с греческим и римским искусством через один из его самых важных и популярных предметов: мифологию.Созданный как современное обновление древнегреческого храма и залитый естественным светом, он демонстрирует изображения богов и богинь, таких как монументальная Юнона MFA, и более интимные предметы, такие как орудия, используемые для религиозных ритуалов, все датируемые с VI века до н.э. 3 век н.э. Тематические группы произведений искусства исследуют различные личности и сложные миры богов, а также религиозные обряды и мифы, которые занимали центральное место в жизни и верованиях людей в Древней Греции и Риме.Посредством цифровой реконструкции посетители могут увидеть, как выглядело оригинальное расписное украшение статуи Афины Парфенос, и почувствовать, как люди в древние времена видели своих богов в цвете.

Галлея Джорджа Д. и Марго Беракис, 207

Римская портретная живопись

Здесь посетители могут познакомиться с истоками портретной живописи в истории западного искусства и с той ролью, которую она сыграла в построении и поддержании идентичности — от прошлого до сегодняшнего дня. Римские портреты — это больше, чем просто записи внешнего вида, это визуальные конструкции, сочетающие в себе сходство, характер и социальный статус в изображениях, которые убедительно являются человеческими.Использование таких изображений в целях пропаганды и саморекламы было разработано еще в Римской империи. Объекты, представленные в этой галерее, иллюстрируют диапазон применения римской портретной живописи — от исторических документов до произведений искусства, используемых в домашних, погребальных и общественных местах.

Галерея 206

Византийское искусство

Эта галерея — первая в своем роде в Новой Англии, представляющая византийское искусство времен правления императора Константина в IV веке нашей эры до падения Константинополя в 1453 году.Расположенный между галереями классического и средневекового европейского искусства, пространство и произведения искусства отражают переход от язычества к христианству, точку соприкосновения Востока с Западом и переход от политеизма к монотеизму. Созданная по образцу ранневизантийской церковной архитектуры, эта галерея создает захватывающий опыт, отражающий эстетику и духовность того времени, подчеркнутый золотым потолочным куполом, 10-футовым алтарем Монополи и саундтреком священных византийских гимнов.

Галерея 208

Искусство ХХ и ХХI веков

В этой галерее представлена ​​серия чередующихся инсталляций, в которых рассказывается, как художники 20-го и 21-го веков взаимодействовали с античным искусством. Первая инсталляция представляет собой группу из пяти скульптур и картину американского абстракциониста Сая Твомбли (1928–2011), вдохновленного классической культурой. Галерея, уникальная тем, что объединяет энциклопедическую коллекцию древнегреческого и римского искусства с современными и современными работами, предлагает посетителям подумать о том, как художники используют предметы из прошлого для создания своего собственного наследия.

Семейная галерея Любиных, 214

Встреча с другими культурами

Через свои ранние завоевания мусульмане вошли в контакт с другими народами и культурами, что оказалось очень важным для развития новой исламской культуры.

Византийская империя была могущественным наследником Римской империи. Его христианские императоры правили из Константинополя (сегодня Стамбул) множеством различных провинций вокруг Средиземного моря с помощью хорошо развитой государственной администрации.Константинополь был также центром крупномасштабного производства произведений искусства для придворной и государственной церкви. Художественные традиции, созданные в Константинополе, распространились по всей империи, достигнув даже отдаленных провинций, таких как Коптский Египет. Часто очень красиво оформленные и дорогостоящие произведения искусства, созданные для византийской элиты и церкви, стали идеалом для новых исламских правителей. Мотивы и декоративные принципы византийского искусства были заимствованы, но также трансформированы, поскольку ислам запрещал использование изобразительных элементов в религиозном контексте.Византийское искусство и культура, в свою очередь, находились под влиянием ислама. Этот обмен продолжался вплоть до падения Византийской империи в 1453 году.

Сасанидская империя возникла в 224 году как еще одна в ряду великих культур на территории, охваченной Ираном и Ираком. Сасанидские короли боролись с Византийской империей за господство на Ближнем Востоке. Согласно их государственной религии, зороастризму, король получил свою власть от Бога в битве против Зла. Победоносный царь был любимым мотивом работы с серебром, которое, как сасанидские шелка и граненое стекло, было широко известно.В старой столице Ктесифона были грандиозные монументальные здания, которые были украшены внутри и снаружи лепниной с геометрическими и фигуральными узорами. Арабские источники восхищенно описывают богатство города.

Первые мусульманские войска в Средней Азии столкнулись с большим культурным разнообразием. Все еще были следы эллинистической культуры, которая возникла после завоеваний Александра Македонского в IV веке до нашей эры. В последующий период сеть караванных маршрутов, которая связала Китай и Индию с восточным Средиземноморьем, доставляла множество людей и товаров через горный регион.В Средней Азии исповедовали множество различных религий, где мусульмане соприкоснулись с буддизмом и его богатыми образами.

Лист обзора первого экзамена: Sp16

Панель приборов

ANT 326L

Лист проверки первого экзамена

Перейти к содержанию Панель приборов

• Авторизоваться

• Панель приборов

• Календарь

• Входящие

• История

• Помощь

Закрывать
• Мой Dashboard
• ANT 326L
• Страницы
• Лист проверки первого экзамена
Весна 2016
• Home
• Задания
• Pages
• Files
• Syllabus
• Collaborations
• Research Help
• Zoom
• Panopto Video
• Мои учебники
.