Определение кто такие земледельцы: Недопустимое название — Викисловарь

формата/список принтеров .

enjoyops.de

enjoyops.de

enjoyops.de

enjoyops.de

у женщин и девочек положительного представления о профессиональной деятельности в области науки

и техники, в том числе в средствах массовой информации и социальных средствах информации и через информирование родителей, учащихся, преподавателей, консультантов по вопросам профориентации и разработчиков учебных программ, а также посредством разработки и расширения других стратегий, призванных стимулировать и поддерживать их участие в этих областях

daccess-ods.un.org

of careers in science and technology for women and girls, including in the mass media and

social media and through sensitizing parents, students, teachers, career counsellors and curriculum developers, and devising and scaling up other strategies to encourage and support their participation in these fields

daccess-ods.un.org

kmgep.kz

kmgep.kz

в сфере возобновляемых источников энергии, в частности на солнечной энергии, энергии ветра, геотермии

на африканском континенте .

europages.com.ru

energies and in particular solar, wind power and geothermal power on the African continent.

europages.cz

Еще больше положение компании в

три месяца.

halykfinance.kz

halykfinance.kz

telecom.kz

telecom.kz

газа.

ipcc-nggip.iges.or.jp

ipcc-nggip.iges.or.jp

Mack, построенными под влиянием новых транспортных веяний — машины способные

перевозить более тяжелые и объемные грузы с большей скоростью.

trucksplanet.com

Company, built under the influence of new transport trends — machines

capable of carrying heavy and bulky loads with greater speed.

trucksplanet.com

В мае 2012 года рейтинговое агентство Fitch Rating повысило долгосрочные рейтинги Новосибирской

области в иностранной и национальной

рейтинг по национальной шкале –

с уровня «AA-(rus)» до «AA(rus)».

pwc.ru

In May 2012, Fitch Ratings changed its long-term rating for the Novosibirsk

Region (in foreign and local currency)

rating from AA-(rus) to AA(rus).

pwc.ru

или почти готовый (тестирующийся) продукт и начал привлекать первых

клиентов, однако пока не демонстрирует высоких темпов роста клиентской базы и доходов.

digitaloctober.ru

a finished or almost finished (at the testing stage) product and has started

attracting its first clients, but has not get demonstrated a high income or client base growth rate.

digitaloctober.com:80

16.11.2009 МРСК Центра присвоен

свидетельствующий о способности

и готовности Компании своевременно и в полном объеме выполнять свои финансовые обязательства.

euroland.com

16.11.2009 IDGC of

(“Stable”) by S&P, thus testifying to the Company’s capability

and readiness in the performance of its financial obligations.

euroland.com

внешнего синхронизирующего сигнала.

service.jvcpro.eu

synchronizing signal.

service.jvcpro.eu

tnk-bp.com

в закрытые контейнеры, которые были официально опечатаны и имеют регистрационный номер зарегистрированного

питомника; этот номер должен быть также указан в фитосанитарном сертификате в разделе «Дополнительная декларация.

fsvfn.ru

which have been officially sealed and bear the registration number of the registered

nursery; this number shall also be indicated under the rubric “Additional Declaration” on the Phytosanitary Certificate.

fsvfn.ru

от вредного организма – место производства, где данный вредный организм отсутствует, и

где оно официально поддерживается, cc) Участок производства, свободный от вредного организма — Определённая часть места производства, для которой отсутствие данного вредного организма научно доказано, и где в случае необходимости оно официально поддерживается в течение определённого периода времени, и которая управляется как отдельная единица, но таким же образом, как и свободное место производства.

fsvfn.ru

denotes to a place of production where a specific type of pest is not present and the

place is officially protected, 3 cc) Pest free production site denotes to a production area where a specific type of pest is not present and this status is officially protected for a certain period of time and to a certain part of production area administered as a separate unit as in the case of place of production free from pests.

fsvfn.ru

После того как вы загрузите изображение, вы

сможете поместить его в своих сообщениях,

под изображением при просмотре на полный экран.

forum.miramagia.ru

When you have uploaded a picture, you can place it in your

below the image when you view it at full size.

forum.miramagia.com

В нее входят 6 базовых

рядными 6-цилиндровыми

двигателями мощностью 326-460 л.с. Эту гамму замыкают седельные тягачи BBS (6×6/8×8) с допустимой нагрузкой на седло от 12 до 30 т, приспособленные для работы в составе автопоездов полной массой до 120 т и развивающие максимальную скорость 90 км/ч. Их оснащают 660-сильным дизелем V10, а наиболее тяжелые машины комплектуют автоматизированной 12-ступенчатой коробкой передач ZF.

trucksplanet.com

It has a bolster payload from 12 to 30

tons and GCVW is up

used an automatic 12-speed transmission ZF.

trucksplanet.com

S&P также понизило оценку риска перевода и

конвертации валюты для украинских

рейтинги Украины по

обязательствам в иностранной и национальной валюте на уровне «В», рейтинг по национальной шкале «uaAA» и рейтинг покрытия внешнего долга на уровне «4».

ufc-capital.com.ua

S&P also downgraded the risk of currency transfer and

conversion for Ukrainian non-sovereign

of Ukraine for liabilities

denominated in foreign and domestic currencies – at B level, its national scale rating — uaAA and foreign debt coverage rating – at the level 4.

ufc-capital.com.ua

классу ECM-систем (Enterprise Content Management) и поддерживает полный жизненный цикл

управления документами от создания и регистрации, до архивного хранения в отдельных базах данных за каждый календарный год.

moscow-export.com

(Enterprise Content Management) and supports full lifecycle of document management

starting from creation and registration to archival storage in separate databases for each calendar year.

moscow-export.com

для целей финансовой мотивации),

так и c третьими устройствами, такими как: электрические замки, сигнализация, датчики и т.д.

moscow-export.com

and with outside devices such as  electric locks, alarms, sensors, etc.

moscow-export.com

Оба этих варианта добавляют связь к оригинальному сообщению,

показывая имя автора, дату и время

нужное сообщение без этой дополнительной информации.

ipribor.com.ua

Both these options add a link to the original post showing the name of the poster and the date and

time of the post, whereas the

without this additional information.

ipribor.com

Самостоятельная

финансовая позиция Самрук-Энерго на

интеграции, так как деятельность

компании включает весь процесс выработки энергии, начиная от добычи угля и заканчивая генерацией и распределением электрической и тепловой энергии.

halykfinance.kz

SE’s standalone business and financial profile

from its vertical integration as its

activities range from coal mining to generation and distribution of power and heat.

halykfinance.kz

Насос типа MSD имеет самый широкий спектр гидравлических характеристик из всех

sulzer.com

The MSD pump has the broadest

in the market.

sulzer.com

обзор процесса дальнейшего осуществления Пекинской платформы действий и в 2015 году в установленном

порядке собрать все заинтересованные стороны, включая гражданское общество, для оценки прогресса и проблем, уточнения задач и рассмотрения новых инициатив через 20 лет после принятия Пекинской платформы действий

daccess-ods.un.org

the further implementation of the Beijing Platform for Action and, in 2015, to bring together all

relevant stakeholders, including civil society, to assess progress and challenges, specify targets and consider new initiatives as appropriate twenty years after the adoption of the Beijing Platform for Action

daccess-ods.un.org

Также нельзя не упомянуть, что серьезным прорывом Банка стало получение самого высокого рейтинга среди всех частных банков страны со 100%-ным местным капиталом (одновременно это и второй лучший рейтинг среди всех частных банков Азербайджана) от

международного рейтингового агентства Standard &

‘B’, прогноз изменения рейтинга — «стабильный».

pashabank.az

It should be also noted that receiving highest rating among all private banks of the country with 100 % local capital (simultaneously ranking second in rating among all private banks of Azerbaijan) from the

International Rating Agency Standard &

«stable» outlook has become a significant breakthrough of the Bank.

pashabank.az

между национальным управлением Румынии по противодействию отмыванию денежных средств и

секретариатом по противодействию отмыванию денег и имущества Парагвая о сотрудничестве в области обмена данными финансовой разведки об отмывании денег и финансировании терроризма, подписанный в Бухаресте, декабрь 2008 года, и Асунсьоне, декабрь 2008 года

daccess-ods.un.org

between the Romanian National Office for Preventing and Combating Money-laundering and

the Paraguayan Secretariat for Prevention of Money-laundering or Property on cooperation in financial intelligence exchange related to money-laundering and terrorist financing, signed in Bucharest, December 2008, and in Asunción, December 2008

daccess-ods.un.org

AccessBank признан самым надежным банком в

Азербайджане международным

а также на ежегодных наградах компании

Global Finance (2011) и Издательской Группы Euromoney (в 2012, 2011 и 2010 году) назван «Лучшим Банком Азербайджана» и получил награду The Banker «Банк года» (2011).

anskommers.ws

AccessBank is recognized as the Most Reliable

bank in Azerbaijan by Fitch

Best Bank in Azerbaijan» by Global

Finance (2011) and Euromoney (2012, 2011 and 2010) in their annual awards as well as «The Bank of the Year» by The Banker (2011).

anskommers.ws

pwc.ru

pwc.ru

Если ‘Быстрый ответ’ разрешен, поле для ответа появится после сообщений на странице, но Вы

должны напечатать Ваше сообщение, также

если Вы выберете использование этого.

ipribor.com.ua

If ‘Quick Reply’ has been enabled, a simple reply field will also appear

after the post(s) on a page, but you’ll have to

manually if you choose to use it.

ipribor.com

С.А. Никольский, В.П. Филимонов

 «… – Как вы полагаете, что думает теперь о нас этот человек? – продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по дороге,

«забочил» и снял шапку при виде «господ».

– Кто ж его знает! – ответил Базаров, – всего вероятнее, что ничего не думает. – Русский мужик – это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет?

Он сам себя не понимает…»

И.С. Тургенев. «Отцы и дети».

Часть 1

Исследователей, анализирующих миросознание земледельца рубежа ХХ – ХХI столетий, наряду с заметными новыми гранями, появившимися в этом миросознании в последние десять – пятнадцать лет российских реформ, удивляет и живучесть некоторых архаических, кажется, неподвластных времени, черт. Это, прежде всего, какая-то иррациональная уверенность, что кто-то в «центре», в средоточии власти, думает и лучше него, самого земледельца, знает, что и как должно быть устроено в его жизни, что ему нужно делать и как жить. Это, далее, подспудная уверенность земледельца и, прежде всего, крестьянина в том, что у него, русского человека, есть некая «доля», «судьба», то, что «написано на роду». Это, наконец, нередкое в крестьянской среде глубинное недоброжелательство, зачастую переходящее в ненависть к тем, кто отваживается брать на себя смелость и, соответственно, ответственность за то, чтобы поступать не так, как этой «судьбой» (а на самом деле – коллективным сознанием земледельческого сообщества) предписывается.

«Промежуточное», смутное, мятущееся сознание – в значительной мере отражение такого же состояния самой действительности. Да и какой этой действительности быть? Ведь она и на самом деле в процессе перехода. За спиной у современного российского общества – трагически-неудачная попытка построения жестко-плановой административно-бюрократической модели экономики и общественной жизни в целом. Впереди – размытые контуры общественного здания, о котором наверняка известно лишь то, что в его фундаменте должен быть рынок.

Что же касается знания о нашем прошлом, то оно таково, что опираться на него как на объективно-достоверное нельзя. Знание – продукт, отражающий реальное положение вещей в человеческой интерпретации, то есть с оценками и отношением конкретного носителя знания. Мы понимаем, что многое из доставшегося нам багажа должно быть культурно преодолено. Но что и в какой мере подлежит преодолению, а что необходимо с благодарностью наследовать и культивировать в новых условиях – вещь далеко не всегда ясная.

Вот почему общество с таким вниманием ловит каждое слово, сказанное на этот счет, и вот почему столь важное значение имеет слово писателей, прежде всего тех, кто говорит о крестьянине, так называемых «деревенщиков». Именем этим после смерти Василия Шукшина и Федора Абрамова сегодня называют переживших их современников, прежде всего Василия Белова и Валентина Распутина.

Мифология эта, питающая сознание «патриотов» и отзывчивую к их слову часть народа, хотя официально и завершила свое государственное бытие в советские времена, еще аукается в современности. Это эхо проникает в прозу «деревенщиков» в виде катастрофических переживаний ее героев по поводу «конца света». Выброшенность из советского ритуала, все же уютного, несмотря на убожество, равно как и тяжелая для неразвитого сознания необходимость личностного поступка и выбора без государственной «подсказки» неизбежно приводит к идеализации недавнего прошлого.

Переживаемый нашей страной сегодня период социально-экономического развития действительно ведет к смене одной из коренных социальных основ российского общества: на место традиционного крестьянина-земледельца постепенно приходит сельский предприниматель. И приходит он, как показывает недолгая, но насыщенная изменениями практика последнего десятилетия, двумя способами. Во-первых, кардинальной переделкой некоторой небольшой части традиционных сельских производителей (крестьян) в индивидуальных или корпоративных собственников – земледельцев-предпринимателей. И, во-вторых, приходом на землю людей со стороны, часто – из городской среды, вытесняющих традиционного крестьянина невиданной ранее в России эффективностью аграрного труда. И хотя процесс этого вытеснения, замены субъекта хозяйствования, только начался, уже сейчас ясно: значительная часть (реально – большинство) «советского крестьянства» – потомков крестьянства российского будет отстранена от участия в этой новой аграрной структуре, не найдет места в новом аграрном укладе.

Оказаться за бортом, вне нового русла социально-экономического развития – всегда историческая трагедия. То, что это произойдет и уже происходит с основной, пассивной частью российского крестьянства, вряд ли удастся радикально поправить. Реальный вопрос в том, что делать, как помогать тем, кто может и хочет найти себе место в новой жизни, в новом труде?

Для верного ответа на этот вопрос, наряду с прочим, нужна и правда, адекватное знание о том, что представляло собой миросознание российского крестьянина, и шире, земледельца, в их собственной исторической перспективе. Это знание, на наш взгляд, поможет определить, насколько теперешнее состояние, в том числе – и современное деревенское миросознание – предопределено исторически, включая досоветский строй жизни и деятельности сельскохозяйственных производителей, характерные для них мышление и систему ценностей. От ответа на этот вопрос, как представляется, зависит и понимание – насколько происходящее в деревне сегодня является результатом укоренения в современной жизни ценностей новой рыночной экономики, а насколько – следствием нашего собственного российского исторического пути, в том числе – и недостаточно преодоленного, критически переосмысленного архаического крестьянского миросозерцания.

Искать в творчестве русских философов и писателей ответ на вопрос о том, что представляло собой миросозерцание нашего «досоветского предка» – русского человека, крестьянина и помещика-земледельца, тем самым способствуя восстановлению философской традиции, имевшейся в отечественной философской мысли в прошлом и отчасти забытой сегодня, мы и попытаемся в предлагаемой статье.

* * *

Оговаривая условия, побуждающие нас заниматься обозначенной темой, мы хотели бы далее отметить, что в отечественной философии, когда она обращается к миросознанию российского человека, мы почти не находим указаний на то, что речь идет о миросознании земледельца – крестьянина или помещика (земледельца, как правило, не столько непосредственного, сколько, так сказать, опосредованного). Обычно в философских текстах говорится о миросознании или мировоззрении «русского народа» в целом. Однако, по нашему мнению, в этом случае прежде всего именно земледелец имеется ввиду. Наша уверенность основывается на том простом факте, что как в ХIХ столетии, так и позднее, вплоть до конца 30-х годов ХХ века (окончания периода индустриализации), российское население на 85 – 90 процентов состояло из жителей деревни. Когда же русские философы хотели подчеркнуть иную социальную принадлежность слоев, выводимых ими за рамки понятия «русский народ», они прямо говорили об этом, как, например, о русской интеллигенции. Вот почему мы полагаем, что для русской философии фигуры крестьянина и помещика – сельского дворянина в качестве предмета размышления являются центральными.

Фигуры эти также были одними из важнейших и для литературы. При этом, в отличие от философии, занятой попыткой реконструкции национального миросознания в его целостности, литература, естественно, работает с персонажами в их индивидуально-типической конкретности. Именно конкретность позволяет не только глубже воспринять проявляемые через персонажи национальные черты, но и служит проверочным критерием для оценки правильности того, что предлагается литератором в качестве обобщения.

Если же продолжить эту мысль далее, перенеся ее на характеристики, даваемые философами, то и по отношению к ним она может оказаться верна. То есть, сумма конкретных персонажей и демонстрируемые ими качества, типы миросознания, а ткже примеры нравственного или безнравственного поведения суммарно могут выступить в качестве критерия для оценки справедливости характеристик, даваемых философами. Показать, что литературная конкретика была одним из оснований для философских обобщений, а философские обобщения, в свою очередь, поверялись литературными образами, одна из задач исследования, которое мы намерены продолжать в дальнейшем.

Литераторы, конечно, не могут показать миросознание крестьянина или помещика в их имманентном виде. Художественный текст – не исторический документ, как, например, письма крестьян или их обращения к властям, этнографические свидетельства или фольклорные произведения. В литературном произведении мы часто имеем дело с авторским вымыслом, представлениями самого художника о миросознании создаваемых им персонажей. Однако представления эти – обобщенно-типические, возникшие на основе художественного познания писателем конкретной действительности, и потому они не менее ценны и значимы, чем философское познание и обобщение.

Избрание началом нашего исследования периода второй половины ХIХ – начала ХХ столетий отечественной истории объясняется двумя причинами. Во-первых, тем, что в это время русская философия и литература находились на высших точках своего развития, что не в последнюю очередь было связано с кульминационными моментами в естественно-эволюционном развитии страны. Этот сравнительно краткий период, как мы знаем, характеризовался подготовкой к отмене и самой отменой крепостного права, прогрессивными буржуазными реформами в устройстве общественной жизни, бурным и успешным развитием капитализма как в промышленном городе, так и в деревне, выходом России в своем цивилизационном развитии на мировые рубежи. Это также было время ощутимых прогрессивных сдвигов в культурно-духовном развитии страны.

Наш выбор определяется, далее, и тем, что в это время творческие наблюдения и размышления философов и писателей об особенностях российского миросозерцания и миросознания, природе национального характера еще не были заключены в идеологические рамки, закрепощены. Произошло это позднее, вместе с утверждением философии, подчиненной идеологии большевизма, в которой не было места размышлениям о свободе и свободном развитии человека, в том числе – о действительном мировоззрении российского земледельца в контексте его истории.

 Заявляя тему, мы, наконец, хотели бы изначально обозначить и свое представление о фигуре земледельца – носителе мировоззрения, субъекте миросозерцания. Уже говорилось, что в философии дифференциация на крестьянство и помещиков почти не прослеживается. Иное дело – в литературе. Однако то фундаментально-типическое, что в дальнейшем может быть отнесено к категории национальных черт русского человека вообще и российского земледельца в частности, и в литературе теряет различение между собственно крестьянским и помещичьим. Ставя перед собой задачу показать это в дальнейшем в художественной конкретности, пока укажем на причину этого феномена. На наш взгляд, дело здесь состоит в том, что и крестьянин – производитель, и помещик – хозяин и распорядитель производимого крестьянином продукта, оба – частицы русского народа, в своих характеристиках, выходящих за границы хозяйственной деятельности, часто демонстрируют почти полное сходство, что наводит на мысль об общей природе их характеров и жизненного бытия. И у них, при всей разности конкретных условий хозяйственно-бытовой жизнедеятельности, нужно признать наличие общего мировоззренческого корневого единства.

Поставив некоторые философские вопросы, в частности – об «общем фундаменте», природе, российского земледельца, перейдем к анализу предмета исследования. 

* * *

Прослеживая становление образа русского земледельца – мужика и помещика – в отечественной классической литературе, то, как преломляется способ его существования, его миропонимание на страницах произведений Тургенева, Гончарова, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Л. Толстого, Чехова и других писателей, остаешься, подобно Базарову, в убеждении, что русский мужик не перестает быть для русского же писателя «тем самым таинственным незнакомцем», которого ни образованные господа, ни он сам себя не понимают. И это при том неоспоримом положении, что русская литература ХIХ в. немыслима без взывающего, вопрошающего, пафосно-сострадательного взора «во глубину России», где «тот самый таинственный незнакомец» и обретается.

При рассмотрении поставленной проблемы, мы, конечно же, постараемся не упустить специфику художественного взгляда, которая свойственна каждому из великих авторов. Вместе с тем, нас будут интересовать и некоторые магистральные темы, анализ которых мы намерены целенаправленно проводить и часть которых лишь в первом приближении будет затронута в настоящей работе. Прежде всего – это тема трудовой деятельности (шире – занятий) крестьянина и помещика, тема семьи – взаимоотношений с домочадцами и детьми, темы воспитания и образования, отношения к природе, смерти, религиозности, любви к родине. Накапливая информацию об этих «инвариантах», сопоставляя ее с обобщающими характеристиками, которые даются русскими философами в их рассуждениях о «характере» и «мировоззрении» русского народа, мы надеемся получить знание, к которому может быть приложима характеристика «научное».

И.С. Тургенев – один из первых у нас писателей, в произведениях которого русский крестьянин предстал как некая индивидуальность, как особый мир жизни и созерцания. Мы, конечно, еще со школьной скамьи помним радищевских крестьян из художественно-публицистических странствий русского просветителя, воспитанного на западноевропейских идейных «хлебах»; помним «Деревню» А.С. Пушкина и его замечание в хрестоматийном романе о том, что Онегин, оказавшись в деревне, со скуки «ярем… барщины старинной оброком легким заменил; И раб судьбу благословил».

Но большая часть образов русских крестьян не выходила за рамки просветительско-классицистических абстракций, во всяком случае, все эти образы были лишены индивидуального лица. В противоположность этому подходу, мир тургеневских крестьян – мир особый, реальный, со своим жестом и словом, по-своему даже экзотичен. Речь идет, понятно, прежде всего о «Записках охотника», книге, точнее и глубже которой о русском земледельце – мужике и помещике, может быть, и доныне не написано ничего. Во всяком случае, продолжение «мужицкой» темы у Чехова, а затем у Бунина и, наконец, в прозе наших нынешних «деревенщиков», на наш взгляд, не выходит за пределы границ, намеченных тургеневскими «Записками…». Попробуем эти границы обозначить.

Неотвратимым условием построения художественного образа в сборнике рассказов Тургенева есть то, что образ крестьянского мира формируется, если можно так выразиться, в поле влияния мира господского, помещичье-дворянского. Ракурс, предлагаемый писателем, подразумевает показ крестьянского мироощущения сквозь видение настоящего или бывшего помещика, дворянина. Мужицкое слово, а чаще всего – жест есть отраженное и превращенное слово господское. Безусловно, крестьянский мир у Тургенева – это не мир карамзинской «Бедной Лизы», целиком выстроенный по меркам миросознания дворянской интеллигенции конца ХУШ – начала Х1Х столетий, что не замедлил «разоблачить» и спародировать А.С. Пушкин в «Барышне-крестьянке» («Повести покойного И.П. Белкина»).

Тем не менее, крестьянин у Тургенева, при всей конкретности и объемности образа, вовсе не субъект повествования, а его объект, показанный с точки зрения Повествователя, просвещенного, демократически ориентированного дворянина середины ХIХ столетия. И если для него крестьянский мир все-таки во многом экзотика, привлекающая не столько аналитический, сколько искренне заинтересованный взгляд, то мир господский видится гораздо более трезвым, а иногда и беспощадным оком.

Помещичий мир, каким он предстает в «Записках…», да и вообще в прозе Тургенева, – это мир пошатнувшийся, оказавшийся на грани превращений, причем коренных, необратимых и, по большей части, катастрофических. Это мир, помеченный вырождением. Символичен, с этой точки зрения, может быть, один из самых привлекательных и в то же время трагических персонажей сборника – помещик Пантелей Чертопханов, неуемная, стихийная и, в этом смысле, очень русская фигура, чья натура не может примириться с коварными превращениями современного ему мира. Чертопханов, скорее, покинет этот мир, чем примет его зыбкие, неосновательные ценности.

Дворянский мир середины столетия как утративший опоры предстает и в своеобразной галерее помещиков, начертанных одним из тургеневских героев – семидесятитрехлетним однодворцем Овсяниковым. Лука Петрович не станет хвалить «старое время», как ни провоцируй его на это. Он с большей охотой примет нынешнее, где бывшей власти помещику уже не дано.

«Пограничность» метит каждого из дворянских персонажей сборника. Таков Василий Николаевич Любозвонов – образ, далеко заглядывающий и как бы обещающий появление того катастрофического взаимонепонимания между мужиками и господами, которое беспощадно предстанет в поздней прозе Чехова («Новая дача», «Мужики», «В овраге» и т.п.). Да и фигура самого Повествователя весьма двусмысленна, поскольку он не хозяин и вряд ли предприимчивый помещик. Он странник, не знающий своего места, постоянного, почвенного.

«Пограничность», сдвинутость помещичьего мира аукается в мире крестьянском, где ощущается та же утраченность опор, почвы, точнее, естественной трудовой прикрепленности к ней. Но вот что любопытно: в изображении этой стороны крестьянского мироощущения Тургенев, как уже было сказано, гораздо более снисходителен, чем там, где речь идет о помещиках.

Происходит так, может быть, потому, что образ жизни крестьянина, так близко писателем увиденный, поражает его как нечто до сих пор не очень знакомое, поскольку наблюдалось отчасти со стороны, издалека. Замечает ли Тургенев в «крупных планах» своих очерков, что «сдвинутость» крестьянина лишает его положительной трудовой прикрепленности к предмету его труда? Пожалуй, лишь единицы из крестьянских персонажей «Записок…» заняты всерьез делом, продуктивным трудом.

Таков – из немногих – Хорь. Но ведь и он «маргинал»! Ушел куда-то на болота, там увлеченно трудится со своими могучими сынами. Он «человек положительный, практический, административная голова, рационалист». Но и его кренит в сторону Калиныча, «идеалиста», «романтика», человека «восторженного и мечтательного». Очень склонен Хорь затянуть, под балалаечный аккомпанемент Калиныча, жалобным голосом любимую «Доля ты моя, доля!»

Итак, то, что можно было бы назвать миросознанием русского крестьянина,каким его моделируют тургеневские «Записки охотника», есть нечто, формирующееся на границе между хрестоматийными Хорем и Калинычем, с явным креном в сторону последнего. Весь художественный мир сборника – от Хоря с Калинычем до Лукерьи из «Живых мощей» и не по-злодейски добрых разбойников из «Стучит!» – весь этот мир, предстающий перед читателем через мироощущение и миросознание его героев, можно было бы в самом прямом смысле окрестить маргинальным, то есть складывающимся «по краям» некоего целостного и цельного мира.

Таким образом, наше первое приближение к теме трудовой деятельности земледельца показывает, что таковая не является для русских писателей центральной и даже значимой при изображении создаваемых ими персонажей. Отчего это так, мы будем говорить далее, продолжив ее рассмотрение в творчестве других авторов, а теперь перейдем к вопросу о том, что является для русских людей, изображаемых литераторами, действительно жизненно необходимым.

Устремленность к ирреальному, чаемому миру обнаруживается посредством пения. Поет Яшка-Турок из тургеневских «Певцов», поют уже упомянутые нами Хорь и юродивец Касьян. Унылая песня звучит в «Малиновой воде». Федор Михеич из «Моего соседа Радлова» затягивает песенку «хриплым и диким» голосом. Поет неподвижная и почти святая Лукерья из «Живых мощей».

У героев Тургенева пение не забава, а чуть ли не единственный способ сказаться, обнародовать свой порыв туда, в те края, куда уходят курские степи и куда, по словам Павла из «Бежина луга», кулички летят. Это порыв, лишенный рационально-деятельностной основы, иррациональное устремление шатающейся «по краям» райского мира души. И как бы за песней вслед тянутся и люди, движутся непрестанно, стихийно, бродят, неприкаянные, не прикрепленные к земле и возделывающие ее лишь в той минимально-необходимой степени, в какой это требуется для собственного скудного пропитания, да для выполнения обязательств по отношению к помещику.

Примечательно, что никто из владельцев этих суденышек, орудий и прочего с любой из своих почти первобытных вещей ни за что не захочет расстаться, как тот же Ермолай со своим удивительным ружьем. Почему? Потому, что таково сознание этих людей и их представления о своих вещах как частицах того особенного мира, в котором и живут они – крестьяне и помещики. Для них отказ от привычных вещей, замена их чем-то более рациональным, означал бы сдвижку в целостном мировоззрении, в котором реальный мир – нечто неважное, не основное, преходящее.

Обозначенные Булгаковым силовые поля, мешающие русским воспринимать, да и продуцировать, цивилизационные перемены, – природа, история, бедность и православие, как очевидно, одинаково воздействуют и на крестьянина, и на помещика, родня их, ставя как бы единую основу их общему бытию. В этом смысле изображаемые Тургеневым персонажи – охотник и встречаемые им помещики и крестьяне приобретают дополнительное звучание: они не просто сталкиваются по реальному поводу, но душевно-плодотворно пересекаются друг с другом в своем неглавном, жизненном странствии, при этом вместе ориентируясь на будущую, неземную жизнь.

В то же время во всей шаткости, зыбкости, бытовой ненадежности реальной жизни, в ней действительно видна, по выражению лесковского «полшкипера», «человечкина душа». Ком подкатывает к горлу, когда перехватываешь взгляд тургеневского карлика Касьяна, с любовью устремленный на восьмилетнюю Аннушку (кто она ему?), или вслушиваешься в рассказы Лукерьи (рассказ Тургенева «Живые мощи») об окружающем и часто не очень снисходительном к ее убогости мире, или когда следишь за метаниями все того же «столбового дворянина Пантелея Чертопханова». Но нет «человечкиной души», как свидетельствует Тургенев, в тех, кто укоренен и благополучен, кто не сумеет, как Хорь, рационалист и административная голова, затянуть жалостливую «Доля ты моя, доля!». Это уродец (не путать с «юродивцем»!) г-н Зверков («Ермолай и мельничиха»), молодой помещик, гвардейский офицер в отставке; это Аркадий Павлыч Пеночкин и его бурмистр Софрон Яковлич, сам из крестьян («Бурмистр»). Это люди «рассудительные и положительные», умные и богатые, но «собаки, а не люди», и заезжать к ним Повествователю не хочется.

У Тургенева, как впрочем, и у Лескова, и у Чехова, проглядывает «человечкина душа» там, где все катастрофически неустроено и сдвинуто, где мир и его ощущение крестьянином зыбки и оттого особенно опасны, где природа обращена к человеку своей угрожающей стороной. Все персонажи с «человечкиной душой» ходят по краю гибели и потому их мироощущение катастрофично и повернуто к смерти.

Природа в мироощущении изображаемого Тургеневым (а позднее – и Салтыковым-Щедриным, и Некрасовым, и Л. Толстым, и Чеховым) русского человека – как бы его продолжение. Он легко «переходит» в природу, растворяется в ней, а природа столь же легко и свободно принимает его и, в свою очередь, проникает в него. В этом, кстати, лежит одно из объяснений сравнительно малого у русских писателей внимания к хозяйственной деятельности крестьянина и помещика.

Приспособительно-пользовательское отношение к природе, наряду с другими, имеет и объяснение «от противного». Очевидно, что деятельностно-преобразовательное отношение человека к миру возможно прежде всего и на основе крепости того места, в котором человек живет, то есть посредством его дома и хозяйства. Если же в этом месте «справедливости нет», то, стало быть, нет всякой иной и, в том числе, трудовой активности. А именно от этого места такая активность только и может исходить. Что же обнаруживается взамен?

Взамен русский человек и русская литература создают образ крестьянской утопии – места чаемого, желанного, но в действительности не существующего. Это то место, в котором обрели бы покой всевозможные страннические литературные типажи. К этому месту устремлены мечты тургеневского Касьяна, а у И.А. Гончарова находим развернутый образ крестьянского рая, называемого Обломовкой, являющегося главному герою знаменитого романа во сне.

В этом благословенном краю «нет ничего грандиозного, дикого и угрюмого. Небо там жмется ближе к земле, чтобы обнять ее покрепче, с любовью, а солнце ярко и жарко светит около полугода, и с неохотой расстается с этой землей глубокой осенью. Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг.

Такому мужику, крестьянину, «земле-дельцу» в принципе некуда стремиться, он слит с природой и подчинен логике ее хронотопа. В этом мире нет тяги к странничеству. Чужой мир, лежащий далеко за пределами утопии, неинтересен и не нужен обломовцам, как, впрочем, сам по себе чужой мир никогда не был интересен и нужен русскому мужику, разве что лишь в виде райских кущей. И что самое существенное – здесь мужик и его барин есть одно целое, что определенным образом аукается и в собачьей преданности Илье Ильичу Обломову его слуги Захара, и в почти родственной привязанности к своим барам слуг во многих произведениях Тургенева, Толстого, Чехова.

Можно было бы сказать, что вряд ли эти мысли посетят голову простого человека. Но на пространстве степи у Чехова, как на пространстве Руси, собираются все ее сословия, и потому процитированный лирический текст в одинаковой степени относится ко всем персонажам, в том числе – и к Егорушке, как выражение всеобщего переживания русского человека.

В пространствах необъятной Руси ничего не стоит пропасть, раствориться, не оставив следа. «Синь» этих просторов не только, по выражению С. Есенина, «сосет глаза», но и, добавим, высасывает, изматывает до погибели душу. Таков, как представляется, итог художественного освоения русской литературной классикой разудалых просторов нашего отечества как воплощения стихийных и благих порывов «русской души».

Часть 2

Итак, изображение жизни русского земледельца, миросознания русского помещика и мужика в знаменитом тургеневском сборнике «Записки охотника» очень тесно связано с самой реальностью и не обнаруживает возможности «отлетать» ни в область мифа о «золотом веке», ни в сферу религиозных упований. Вместе с тем, художественный мир Тургенева уже находится в недалеком преддверии таких «отлетов», а создаваемые им образы зачастую непроизвольно содержат в себе намек на них.

В полной мере разрыв с реальностью и мифотворчество как способ понимания и даже позиция в изображении народного персонажа вскоре обнаруживается в русской литературе в полной мере. Так, во многих произведениях второй половины XIX века миросознание русского мужика, художественно представленное воображением писателей, их философско-публицистической мыслью как метод изображения действительности полностью отрывается от жизненной конкретики и постулируется как воплощение безусловной духовной правды, цельной и целостной, в отличие от тех «правд», которые порождают рефлексии дворянской и прочей интеллигенции. Более того, даже черты миросознания крестьянина, «пойманные» Тургеневым в его охотничьих странствиях, начинают обретать затвердевшие формы своеобразного мифа о спасительности «народной мысли» как раз в силу ее непредсказуемой бессознательности. Хрестоматийные строки Тютчева «Умом Россию не понять, …В Россию можно только верить» становятся знаменем этой формы «освоения» действительности, победными реляциями звучат в устах тех, кто сделал победу «должного» над «сущим» своим способом объяснения мира.

Заглянем, например, в «Дневник писателя» (1873) Ф.М. Достоевского. Классик комментирует стихи другого классика – Н.А. Некрасова – «Влас» (1855), рассказывающие о покаянии мужика-мироеда под воздействием видения адовых мук, каковые ожидают Власа за его грехи перед крестьянским миром. «Брал с родного, брал с убогого, Слыл кащеем-мужиком…» – ни дать, ни взять, бурмистр из известного тургеневского рассказа.

Достоевский в описании грехов Власа видит лишь «бабьи пустяки», вряд ли могущие быть основой для некрасовского вывода, что из покаяния за такие-то «пустяки»

 Вырастают храмы Божии

По лицу земли родной».

В то же время Достоевского полностью удовлетворяет серьезность страданий Власа, величие его души, сила которой «в дело Божие ушла». Крайности, предельность покаяния, несоразмерную греху силу смирения героя некрасовского стихотворения Достоевский принимает в качестве черты, фундаментальной для самосознания русского народа.

Писатель находит эту черту в реальных жизненных типах, в конкретных «Власах», так сказать. Так, Достоевский передает историю, рассказанную ему неким старцем, «советодателем и исповедником», о мужике, чуть ли не на коленях приползшем за спасением, в которое он и сам уже не верил. В чем же было дело? Деревенские парни поспорили между собой, кто кого дерзостнее сделает. И один другому предложил: «Теперь скоро пост, стань говеть. Когда пойдешь к причастию – причастие прими, но не проглоти. Отойдешь – вынь рукой и сохрани…». Парень так и поступил, после чего искуситель отвел искушаемого в огород, где в землю воткнули жердь. На нее сверху положили непроглоченное причастие, и искуситель заставил свою жертву в причастие стрелять. Только тот прицелился, как перед ним явился крест и Распятый на нем, и преступник упал с ружьем в бесчувствии.

Печально, но опыт реальной истории пока дает нам слишком мало примеров, свидетельствующих о самоспасении «Власа» и еще менее о спасении «Власом» других. Между тем, миф о «Власе», сотканный в отечественной литературной классике, и до сих пор остается одним из способов постижения «народной жизни» и даже, как это звучит в современных выступлениях В. Распутина и В. Белова, заявляет претензии на статус современной окончательной истины.

В связи с этим, еще раз укажем на важную сторону образа русского мужика, каким он предстает в литературе XIX века. Чаще всего он отрешен от положительного, оседлого труда и в основном выступает в качестве «охотника» и «собирателя». И даже в том случае, когда литератор изображает собственно земледельца, в его образе, манере и привычках работать постоянно сквозит нежелание заниматься этим делом, нелюбовь к нему.

Очевидно, что позитивному земледельческому проявлению русского крестьянства не способствуют свойственные его национальному характеру приступы забвения и отрицания всего и вся, маргинальные качания и постоянные мировоззренческие и психологические «зашкаливания» маятника миросознания. В чем же их причины?

* * *

Возьмем на себя смелость предположить, что глубинные причины этих «качаний» и «зашкаливаний» лежат прежде всего в закрепленном столетиями двойном рабстве русского мужика – его крепостном (и послекрепостном, но все равно рабском) состоянии и жесткой зависимости его жизни от природной стихии. Также отметим и производное из крепостного состояния положение крестьянина как неимущего, не обладающего никакой производительной собственностью, а, следовательно, безответственного, к делу и его результатам равнодушного. Коротко говоря, крепостное состояние исключало возможность формирования в крестьянине хозяина.

Также отметим и еще одну роковую для появления полноценного отечественного аграрного производителя особенность. Социальное рабство в России было одним из самых тяжелых видов общественного рабства вообще. Ведь рабы, если обратиться к истории Греции и Рима, происходили из иноплеменников, превращенных в таковых в результате военных и иных насильственных действий. Долговое рабство, в которое попадали иногда греки и римляне по рождению, не предполагало наследственности этого состояния, его распространения на потомков.

Если говорить о более близкой истории США, то между рабовладельцами Северо-Американских Соединенных Штатов и рабами – выходцами с Африканского континента всегда существовала четкая расовая граница, снимавшая возможность всякой морально-культурной неопределенности или двусмысленности.

Иное дело в России. Наши крепостные также были фактически рабами. Отличие состояло лишь в том, что за господином не стояло юридическое право лишать крепостного жизни. Но в отличие от классического рабства, в нашем принципиально важным было то, что российское рабство было рабство внутри одного народа, одной культуры, единой истории. (Вспомним о национальной трагедии начала ХIХ столетия, когда временно отказавшийся от наиболее откровенных проявлений рабства и объединившийся в противостоянии французам в ходе войны 1812 года русский народ, вновь был возвращен к этому состоянию по окончании военной компании. В реакции на это, как известно, заключалась одна из причин восстания декабристов). По этим причинам крепостное рабство в России если и не было самым жестоким в истории, то наверняка было самым разрушительным в духовном отношении, самым безнравственным и потому наихудшим из всех возможных по своим морально-культурным последствиям.

Честные художники сознавали это и останавливались перед этим вопросом, не находя ему решения ни в своих произведениях, ни в своей собственной судьбе. Так, один из наиболее характерных в этом отношении примеров приводится Толстым в «Анне Карениной». В пореформенный период, после отмены крепостного права, но при фактическом прежнем экономическом и правовом бесправии народа любимый положительный персонаж великого писателя Константин Левин спорит с братом Сергеем о социальном положении мужиков:

« – …Грамотный мужик, работник тебе же нужнее и дороже.

— Нет, у кого хочешь спроси, – решительно отвечал Константин Левин, – грамотный как работник гораздо хуже. И дороги починить нельзя; а мосты как поставят, так и украдут.

— …Признаешь ли ты, что образование есть благо для народа?

Кроме социального рабства, российский крестьянин всегда был также рабом климата, неблагоприятного для занятий сельскохозяйственным трудом, рабом природы. Может быть, поэтому в нейтральном (или даже родственном) по отношению к природной среде статусе охотника, крестьянин русской литературы чувствует себя несравненно более свободно. В этом случае природа выступает даже как объект поэтического созерцания (вспомним тех же Калиныча и Касьяна из тургеневских «Записок …»).Может быть, поэтому охотничьи странствия Тургенева завершаются пейзажным очерком «Лес и степь», пафос которого кратко можно было бы выразить хрестоматийной строкой Некрасова: «Нет безобразья в природе!».

Человек, в особенности тот, кто связан с природой трудовой необходимостью, крестьянин, мужик, рифмуется здесь с «полураздавленным насекомым» – он так же беззащитен перед этой мировой «давильней» (Н. Заболоцкий). Природа прекрасна как предмет созерцания, но угрожающе опасна, как только человек помыслит вступить с нею в контакт.

Может быть, поэтому нам не застать тургеневского крестьянина за плугом – в этом смысле более везло А.Н. Радищеву. Деревенскую страду рисует и Некрасов, и у него мужику приходится гораздо круче, чем у Радищева, а еще тяжелее – бабе.

Если мы попытаемся по стихам или поэмам Некрасова составить картину трудового миросознания русского народа, то чаще всего эта картина будет выглядеть безрадостной. Как выразился самодеятельный народный идеолог Яким Нагой в поэме «Кому на Руси жить хорошо», русский мужик

                                      … До смерти работает,

                                      До полусмерти пьет…

У Некрасова труд в радость есть лишь сон, все тот же «золотой век», являющийся крестьянину на пороге смерти. Так, замерзающей Дарье («Мороз, Красный нос», 1863) снится:

                                      … Жаркое лето –

                                      Не вся еще рожь свезена,

                                      Но сжата, – полегче им стало!

Семья с полном составе, во главе с живымПроклушкой, трудится, и Дарье

                                      … Из снопов улыбались

                                      Румяные лица детей…

Дарья умирает (замерзает) со счастливой улыбкой на лице, поэтому лирического героя поэмы не пугает равнодушие или крутой нрав природы, как об этом пишет Тургенев. Напротив, герой удовлетворен тем покоем, который несет Дарье «мертвая тишь» зимнего леса.

                                      Нет глубже, нет слаще покоя,

                                      Какой посылает нам лес,

                                      Недвижно, бестрепетно стоя

                                      Под холодом зимних небес.

                                      Нигде так глубоко и вольно

                                      Не дышит усталая грудь,

                                      И ежели жить нам довольно,

                                      Нам слаще нигде не уснуть!

Земной путь крестьянина настолько страдателен, настолько пронизан холодом существования, что смерть, которую ему дарит Природа, есть сладкое в ней растворение и освобождение. Это, пожалуй, новая ипостась созерцательного погружения в природное тело. Истомившуюся крестьянскую душу покоряет «эта мертвая тишь»: так душа«умирает для скорби, для страсти». И это благо.

Между тем, русской литературной классике знакомы и картины позитивного трудового слияния крестьянина с природой, с землей. Но субъектом переживания этой гармонии здесь выступает, правда, интеллигент. Это, например, один из героев «Анны Карениной», Константин Левин, отправляющийся косить с мужиками. Однако в отличие от описания крестьянской работы, весь эпизод косьбы строится как регистрация переживаний и физических ощущений человека, для которого эта деятельность есть, в известном смысле, экзотика, выпадение из привычного ритма существования, в конце концов, своеобразный душевный отдых, радость и праздник.

Вначале какое-то время, продолжает Толстой, Левин смущался мужиков, прилаживался к трудовому ритму. Но вот, наконец, наступил момент, когда барин влился в ритм косьбы, идя «между шутником-стариком, который пригласил его в соседи, и молодым мужиком, с осени только женатым и пошедшим косить первое лето». Главное, что подметил в работе опытного старика Левин, было ощущение, точно не мужик, а одна острая коса сама вжикала по сочной траве. Такого полного единства трудового жеста не было в работе молодого мужика. «В самый жар косьба показалась ему [Левину. – С.Н., В.Ф.] не так трудна. Обливавший его пот прохлаждал его, а солнце, жегшее спину, голову и засученную по локоть руку, придавало крепость и упорство в работе; и чаще и чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно было не думать о том, что делаешь. Коса резала сама собой. Это были счастливые минуты. Еще радостнее были минуты, когда, подходя к реке, в которую утыкались ряды, старик обтирал мокрою густою травою косу, полоскал ее сталь в свежей воде реки, зачерпывал брусницу и угощал Левина.

– Ну-ка, кваску моего! А, хорош? – говорил он, подмигивая.

И действительно, Левин никогда не пивал такого напитка, как эта теплая вода с плавающей зеленью и ржавым от жестяной брусницы вкусом. И тотчас после этого наступала блаженная медленная прогулка с рукой на косе, во время которой можно было отереть ливший пот, вздохнуть полною грудью и оглядеть всю тянущуюся вереницу косцов и то, что делалось вокруг, в лесу и в поле.

В этом эпизоде происходит не что иное, как причащение Левина крестьянскому трудовому обряду, необходимое для полноты его «опрощения». Дворянский интеллигент перенимает у мужиков «привычку к труду благородную» (Н. Некрасов), но, конечно же, далеко не весь их образ жизни. В концепции Толстого важно именно это бессознательное, бездумное слияние с природой в труде как миг постижения некой высшей правды бытия, когда человек движим не собственным Я, а некой «внешней силой».Но то, что для Левина есть постижение высшей правды слияния с природой, для мужиков остается значительной частью, но не всем их существованием, в котором, в частности, есть и нечто такое, что позволяет Достоевскому выводить из народного бытия идею любви к страданию.

И что, пожалуй, принципиально как в идее трудового слияния крестьянина с природой у Толстого, так и в фатальной неизбежности страдания как атрибута народного бытия в понимании Достоевского – так это то, что самосознания как такового, то есть восприятия и понимания окружающего мира и себя в нем, в образной картине народной, крестьянской жизни – такого самосознания нет. Простой человек в русской литературе, за очень редким исключением, хоть и воспринимает происходящее в нем и вне его, но мало понимает эти процессы, не умеет понимать.

Может быть, в силу неизбежной подневольности и невыносимой тяжести бессознательный трудовой жест оборачивается механическим, заученным движением изнуренного, безропотного, замордованного человека-животного. Вспомним (опять же у Некрасова), как мужик, взятый «с разных концов государства великого» на железнодорожные работы,

                                      … тупо молчит

                                      И механически ржавой лопатою

                                      Мерзлую землю долбит!

Описанная здесь «привычка к труду благородная» настолько въелась в жизнь мужика, что и по смерти не может его оставить. Трезво глядя на эту «работу народную», можно дойти и до того, чтобы поставить символическую точку, констатировать тупик в становлении российского этноса, если не выплеснуться вновь и вновь в лозунг: в Россию можно только верить! Что и делает Некрасов, в стихотворении которого буквально сразу же после процитированных выше строк следует хрестоматийное:

                                      Да не робей за отчизну любезную…

                                      Вынес достаточно русский народ,

                                      Вынес и эту дорогу железную –

                                      Вынесет все, что господь ни пошлет!

 Вынесет все – и широкую, ясную

                                      Грудью дорогу проложит себе.

                                      Жаль только – жить в эту пору прекрасную

                                      Уж не придется – ни мне, ни тебе.

Сегодня эти строфы звучат довольно двусмысленно, если не пародийно. По-прежнему безусловно звучание лишь последних двух стихов. Тем более, что демократически настроенный лирический герой других стихов Некрасова, написанных еще до «воли», возмущенный бесконечным народным стоном, долготерпением мужика, упрекает последнего в духовной смерти («… И духовно навеки почил?..»), то есть в неспособности пробудиться именно в самосознании, в духе.

* * *

* * *

Кстати говоря, щедринский умелец-мужик, накормив генералов, по их указанию же, веревочку свил, которой генералы его и повязали, чтобы, не дай Бог, не сбёг, что, между тем, в принципе невозможно по самой логике его существования. И раз уж мы затронули литературное творчество Салтыкова-Щедрина, то нельзя не вспомнить и его значительно более обобщающий мужицкое существование образ – Конягу, который есть не что иное, как инобытие Мужика. В одноименной сказке Щедрина они вместе составляют фигуру своеобразного кентавра. Обратимся к тексту сказки.

По Щедрину, никакая природа и никакая история не выдюжат того, во что «можно только верить», и что оборачивается буйством стихий, как это неоднократно бывало в русской литературе и до «Коняги». Вспомним бессмысленный и беспощадный русский бунт в пушкинской «Капитанской дочке», разгул взбесившихся вод Невы, зажатых государственным гранитом, в «Медном всаднике». Все это порождается, в том числе, и стремлением дойти до «края», и любовью к страданию, и качанием маятника от добра ко злу и обратно, и пресловутым бессознательным знанием.

Щедринская сказка о Коняге завершается восторженными криками «пустоплясов», которые духовно воспаряют, когда наблюдают, как Коняга «вытягивается», как «передними ногами упирается, а задними загребает». Ибо все эти манипуляции Коняги есть, как полагают «пустоплясы», свидетельство его «душевной ясности», которую все прочие, не занятые физическим трудом, утратили навсегда. А потому всем прочим, и именно пустоплясам, как они провозглашают, учиться у Коняги надо и ему подражать, ибо в нем их спасение. Нам представляется, что сквозящие в данном отрывке сказки Щедрина сарказм и злость направлены в адрес тех, кто слишком усердно преклоняется и даже благоговеет перед народным бессознательным.

В своей апелляции к иррациональному народному знанию Достоевский в русской литературе не одинок. Но важно понять мотивы этой уверенности. Нам представляется, что Платон Каратаев у Толстого, Обломовка у Гончарова, вера Достоевского в «бессознательное народное знание» – все это, в том или ином отношении, результат разочарования русских писателей в основательности, истинности рефлектирующего самосознания интеллигенции XIX века.

К этому можно добавить, что и спустя столетие, русские мыслители то и дело промысливают великую будущность России, и то и дело опровергаются исторической практикой русского народа. И в этой связи, на наш взгляд, неизмеримо большую культурно-просветительскую ценность имеют те наблюдения и мысли, которые берут начало в живой жизни, и которые связаны с именами И.С. Тургенева, Н.А. Лескова, Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехова.

Отчего же «тот самый таинственный незнакомец» так регулярно предает своих высокоумных толкователей? Отчего же величие Божьей мысли, воплощенной в этом «таинственном незнакомце», не находит социально-экономического опредмечивания в земной исторической жизни? Может быть, «тот самый таинственный незнакомец» тем вернее «губит» наших мыслителей и художников, что никаких загадок от века в нем и не было, а самая главная «загадка» состоит в природно-географических и социально-исторических условиях становления русского этноса?

Отчего то и дело мы слышим со страниц нашей классики о том, как бесстрашно и легко помирает наш «таинственный незнакомец», как легко уходит из этой, земнойжизни? Может быть, легкость ухода объясняется ужасом каждодневной смерти от невыносимости каждодневного же существования? Жизнь, земная жизнь «того самого таинственного незнакомца» есть ужас «сизифова труда». Отсюда, думается, и беспрестанные качания маятника его души до зашкаливания то в ту, то в другую сторону, постоянное стремление выпасть из земной юдоли в вечность, в потустороннюю жизнь, в окончательную и бесповоротную смерть.

* * *

В заключение выскажем одно наблюдение, которое надеемся обстоятельно обосновать в дальнейшем. На наш взгляд, у представленных на страницах русской литературной классики граней мироощущения русского крестьянина есть одна общая основа. Все они пронизаны переживанием постоянного страха перед каждодневным существованием и следующим за этим переживанием оцепенением, поскольку с этим ужасом ничего поделать нельзя и помощь ждать неоткуда. По-своему цепенеют от страха и помещики, погрязшие либо в стереотипных мерзостях крепостничества, либо в неудачных попытках приспособиться к пореформенным экономико-политическим переменам. Может быть, поэтому одна из самых многозначных и глубоких сцен русской литературы – немая сцена в финале гоголевского «Ревизора». И хотя в ней каменеют в государственном ужасе чиновники, это не суть важно, поскольку, как известно, гоголевское творчество в целом держится на борьбе со страхом человека, никак не могущего справиться с «заколдованным местом» своего бытия.

Таким образом, предельно-широкий, философско-художественный «хронотоп» образа жизни русского земледельца в русской литературе классического периода есть хронотоп страха, спасение от которого ищется либо в бессознательном следовании доставшимся от прошлого привычкам и традициям, либо в песенно-поэтическом, охотнически-странническом выпадении из круговерти бытия. Может быть об этом и «думает» «таинственный незнакомец», может быть этим и живут его земные господа?

опубликована в ж. «Вопросы философии» № 5 за 2005 год

с. 228.

«Художественная литература», 1975, с. 197.

ФИО

Курируемое направление

Телефон

Адрес электронной почты

главный специалист отдела развития растениеводства, земледелия и научно-технической политики

Бабин Андрей Николаевич

курирует направления реализации научно-технической политики в сфере агропромышленного комплекса Ленинградской области

(812) 539-48-80

 [email protected]

ведущий специалист отдела развития растениеводства, земледелия и научно-технической политики

Зеленская Марина Сергеевна

курирует направления  наградной и кадровой политики в агропромышленном комплексе Ленинградской области

(812) 539-48-79

[email protected]